Игорь Павлюк – поэт, лауреат всеукраинских литературных премий имени Василя Симоненко, имени Борса Нечерды, имени Маркияна Шашкевича, международной литературной премии «Триумф», старший научный сотрудник Института литературы Национальной Академии Наук Украины, автор двадцати книг, среди которых «Нездешний ветер», «Стеклянная корчма», «Стихия», “Летающий казан” (пьеса для детей), “Мужское гадание”, “Биография дерева племени поэтов”, “The angel (or) English language?», “Бунт свяченой воды”, «Художник – Власть – Пресса: историко-типологический анализ», «Диагностика и прогностика лжи», книг по истории прессы… Его пьесы готовятся к постановкам в нескольких театрах, песни на его стихи поют…


– Когда и при каких обстоятельствах Вы впервые почувствовали дуновение поэтической музы?

– В глубоком сказочном детстве… в родных моей крови волынских озерных и озорных лесах… когда впервые (в пять лет) влюбился в соседскую девочку… Музыка переполняла меня, но я и не догадывался переплавлять ее в стихи, то есть как-то организовывать эмоцию алгеброй. Стихи писал с четырнадцати лет, но по-настоящему понял спасительную для души миссию Поэзии тогда, когда впервые наиболее остро ощутил дисгармонию между внутренним и внешним миром: в Ленинградском высшем военном инженерном училище. Туда я поступил после «золотого» окончания школы на Волыни, где рос в семье дедушки с бабушкой и прадеда с прабабушкой (вынужденных переселенцев из теперь польской, хотя исторически королевской украинской Холмщины), потому что мама умерла, когда мне было десять дней… через роковую ошибку докторов, а отец жил отдельно, позже – со своей новой семьей. В училище я шел за гусарской честной романтикой, а встретился с жестким соцреализмом… Вся моя природа взбунтовалась – и я написал рапорт о просьбе отчислить меня по собственному желанию, потому что «хочу быть поэтом»… Полгода меня не отпускали, беседовали, убеждали… Потом нашлись добрые благородные люди из офицеров, которые отвели меня в Союз писателей, где ко мне отнеслись из симпатией. Отпустили из Ленинграда, который считаю городом моей поэтической юности, в… забайкальскую тайгу – строить дорогу с заключенными.
Это была суровая проза Жизни, от которой я спасал свою душу лирически-драматической поэзией, записывая ее в «захалявную книжечку», чем вызывал возмущение и непонимание начальства. Но об этом можно долго рассказывать. Кое-что из этих впечатлений – в моем романе «Выращивание алмазов», только что опубликованном в журнале «Курьер Кривбаса».

– Случались ли в жизни ситуации, когда вы чувствовали, что муза может вам изменить?

– Муза приходит в разных ипостасях – Родины, мамы, любимой женщины, Судьбы… Первые две никогда не изменят, потому что их не выбирают… со второй парой по-разному бывает… Самые ярые враги Музы – деньги, тщеславие, неискренность, желание власти... Я люблю бросать вызов судьбе… Когда-то редактор моего первого сборника, умная, аристократическая женщина Майя Билан, сделала мне дарственную надпись на своем сборнике стихов, которую я помню уже двадцать лет «Не изменяй поэзии – и она воздаст». В самые тяжелые времена жизни моей души она, Поэзия, со мной – и та, которую пишу я сам, и ту котору люблю в других – моих предшественниках и современниках. Но я не хочу, чтобы она ушла в Иной мир одновременно со мной…
Что еще меняется в психологии моей творчости?.. Все контрастнее разграничиваются периоды накопления жизненного материла и его художественная реализация на бумаге.
Вообще-то Муза изменчива, но она не изменяет… пока не изменяю я. А моя природа такова, что творчество для меня как кислород для костра.

– Все-таки ваш жизненный путь должен был скорее обратить вас к прозе чем к поэзии…

– Жизненный опыт и боль, которая – Бог, все более ощутимо сказываются осенью человеческой жизни. У меня пока что где-то конец мая… На самом деле я не вижу такой уж формальной, а тем более смысловой пропасти между хорошей поэзией и хорошей прозой. Конечно, года всех творческих «клонят» все больше «к суровой прозе»… Гениальный и Простой, как и Моцарт, Пушкин хорошо подсмотрел и выразил этот закон природы. Но проза у меня тоже поэтическая получается. Я даже такой термин придумал – «проэзия». В таком стиле написана моя повесть «Биография дерева племени поэтов», которая издана карманной книжечкой, звучит по Национальному радио, один режиссер даже хочет фильм по ней снять.
Каждый поэт может писать прозу, но далеко не каждый прозаик – стихи. Проза – это характер, это разжиженный стих, это… христианство с его культом Человека-Бога, Бога-Человека, а стих – это метафора, это язычество с его культом природных стихий и духом предков. Я попробую создать из всего этого гремучую смесь.
Я люблю ритм. Я почти постоянно что-то про себя пою, защищая свою чувственность от дисгармоний внешнего мира. Если я не буду освобождать эту, наполняющую меня музыку в форме стихов или прозы на бумаге или просто песенного мурлыканья – она разорвет меня на мириады маленьких миров. Это пение – корень поэзии, ее Магма. Ритм – это жизнь. Жизнь – это музыка. Все виды искусств (даже архитектура) стремятся стать музыкой. Когда Александр Блок перестал слышать музыку внутри себя – он умер. Для поэта я уже стар. Как прозаик только начинаюсь. В конце 2004 года в журнале «Курьер Кривбаса» был напечатан мой роман «Выращивание алмазов», на 2005 год тот же журнал планирует напечатать мой новый роман о нашем переходном времени «Мезозой», где много поэзии, любви, уважения к предкам и природе, к язычеству и ко всем религиям… Где сфокусирован в 995 килобайт и опоэтизирован весь цвет, запах и голос нашего переходного времени.


– Под какими впечатлениями от вашей жизни в Америке вы создали свой «Американский щоденнык» ?

– Подо всеми… «Смерть золотого мифа» (“Американский дневник”), который, кстати, как и моя поэзия, есть в Интернете под именем “Ігор Павлюк”, писалась не умом и не сердцем, а на уровне искренней интуиции, то есть энергетического сплава их обоих. Чем больше, тоньше, глубже интуиция – тем ярче то, что принято называть талантом, гением. Я никого не хотел возвысить или унизить, потому что не поэтово это дело – расставлять точки… Наше дело реагировать, мы нерв общества и природы, а не сухожилья… Вот отрывок и некоторые строчки (в авторском переводе) из этой поэмы в двух частях, поскольку полугодовых поездок было две:

…Я монахом в Америке.
Здесь продаем мы пиво.
Речем: "From other planets".
Кадило у нас, и райская блажь без углов.
Не пьянеем от долларов.
Кажемся всем счастливыми.
По бессонным ночам хочется в Русь зело.

Эти «листья зеленые», вроде, дают свободу…
Сколько ж мудрости нужно, чтоб взять свободу за них!
С песни моря и космоса вышла душа народа.
На «зеленых»… на сотках пишу свой последний стих.

Брайтон Бич. Антиквар. Антимир. «Диетычнэ» сало.
Белый дом сексуальный… золотая клетка-тюрьма…
В ней с Му-му ленд, Украины иль Мексики нелегалы.
О душевной истории каждого можно писать тома.

Все из чернорабочих, подвальные мыши в норах,
Империю точат, так когда-то Римскую… чью-то мать!..
Как Советская, эта Империя тоже развеется в порох.
Будут внуки о них золотые сказки слагать.

«Небоскребов бездомных квадратно-наивные очи.
И безбожная грусть попрошаек, которые знают нас.
Что ж… их Флорида, скажем, похожа на «наши» Сочи.
И на нашу афганскую – вьетнамская их война».

При всем этом… Америку можно полюбить. Это очень поэтическая страна в смысле детско-наивного отношения к жизни, которое имеет и обратную сторону медали – ту же детскую жестокость, проявление которой видим по отношению к Ираку. Слава Богу, что посевная земля перестала быть первым товаром в мире, а то бы… у нас ведь лучший в мире чернозем. Теперь «сильные сего мира» нападают на страны, которые волею судьбы имеют нафту и газ… как Ирак, например. А я как поэт волею Универсума должен быть всегда на стороне слабых, даже если они мне не нравятся. В Соединенных Штатах Америки в 1999 и 2000-ом годах я был в баре на Манхеттене «бельгийским монахом», который продавал четыреста всемирно известных сортов пива, официантом в ресторане, ученым в Гарвардском университете, библиотекарем в Нью-йоркской публичной библиотеке (New York Public Library), живя и в подвальных трущобах, и в гостях у миллиардеров… в Нью-Йорке, в Мемфисе, в Далласе, в примексиканском штате Аризона… Чем это не романтическая поэзия Жизни, а не только Слова?.. Романтика. Писал я в это время мало, потому, что густо и со вкусом жил. Ведь можно искать Смысл Жизни, но забыть о Ее Вкусе, а можно – наоборот. И так, и так неумно… Особенно если тебе тридцать сем, то есть тогда, когда у тебя уже есть прошлое, еще есть будущее… но то и то призрачно… А по-настоящему ощутим только миг. За него и держусь, любя жизнь, ибо это самое умное (как говорил наш поэт Василь Симоненко) – любить жизнь во всех ее проявлениях – сотворенье Всевышнего. Любить Жизнь и уважать Смерть, ибо последняя – Ее часть.

– Сильна ли, на ваш взгляд, роль украинской диаспоры в Америке для сохранения украинских литературных традиций и литературы в частности, или это уже все там отмирает?


– Конец ХХ-го, начало ХХ-го веков – это уже не та интеллектуально мощная диаспора, которая была после войны: оуновские генералы, вольнолюбивые крестьяне, опальные поэты, политики-оппозиционеры… теперь там «четвертая волна» – это «заробитчане»… Меня, например, волнует вопрос, что не диаспора, не материковая интеллектуальная украинская элита до сих пор не могут объединится и предложить серьезную кандидатуру украинского писателя на Нобелевскую премию, объединив усилия по представлению ее мировому сообществу посредством, в первую очередь, перевода его сочинений хотя бы на французский, английский, немецкий, японский, русский… языки.
Раньше украинская диаспора влияла даже на общий ход духовной, экономической, политической жизни всей Америки, теперь ее интеллектуальная и физическая мощность иссякает… старые матерые личности как Евген Маланюк чи Юрий Шерех (Шевелев) умирают, а молодые наши гуманитарии Америке не нужны, ей нужны микробиологи, программисты, Сейчас отмирает, но диаспора дело наживное. Каждая революция порождает эмиграцию, а та – диаспору. Вот и после нашего оранжевого Бунта, наших выборов президента при всяческом их исходе будут изгнанники. У меня сейчас есть возможность поехать в Штаты, но нет желания. Я хочу красиво и туго жить и умереть на родине. Здесь моя земля, похоронена моя мама, деды-прадеды… здесь я могу полежать с музами на сене, посидеть с друзьями у ночного костра или утреннего водопада, подумать о вечности, искренне посмеяться и по-мужски поплакать, здесь мне все родное и близкое… здесь я свободен.

– Считаете ли Вы себя авантюристом по жизни?

Да… «но самой высокой и лучшей марки…». Авантюра – слово итальянское, оно означает «приключение». Конечно, я искатель приключений. Свидетельство этому – моя биография и содержание моих книжек. Покинув свое лесное вольное детство, я жил и учился в Ленинграде, потом работал камнедробильщиком в тайге, потом – был студентом, научным сотрудником, преподавателем во Львове, потом… в Нью-Йорке, теперь – я в Киеве… Объездил Кавказ, Прибалтику, Польшу, Россию… Соединенные Штаты Америки – причем не как праздный турист, а как солдат, монах, официант барокко-баров, журналист, писатель… По-моему, настоящие поэты все авантюристы в этом смысле. Вы ведь, Аня, тоже… творческая личность!.. Ибо Поэт – это Биография, Фотография и Библиография… Яркая гармония между ними и делает поэта – как посредника (медиума) между предками и потомками, звездами и корнями… странами и религиями, Поэтом.

– Что для Вас означает образ Сергея Есенина?

– Это мой Учитель. И спасибо, что Вы чувствуете это… Гениальный мировой поэт славянских корней. Поэт «от Бога». Его лирика святая и грешная одновременно, это «очищающая грусть». Которая чистым здоровым ветром тянется от росы к звездам. В его природных, как сама природа, стихах даже вроде бы плохие слова становятся одновременно песней и молитвой, ничего не просят у Всевышнего, а верят в Него и «душу облекают в плоть». Его биография вспышка… это от того, что он «тяжелее, чем камни… нес свою душу»… Я начался как поэт в Ленинграде, когда учился там в военном училище. Когда нашел в библиотеке собрание его сочинений, они непроизвольно запомнились наизусть, потом жадно искал все, что написано о нем. Удивительное совпадение стихов и судьбы. Он ушел из жизни в 1925 году… тридцать лет его не вспоминали… потом он воскрес, чтобы остаться навеки в чистых и больших сердцах… Слава купленная кровью… Об этом я люблю и могу говорить вечно… Уже будучи студентом факультета журналистики Львовского университета, сам ездил на родину Есенина в село Константиново (теперь Есенино) Рязанской области. Я полюбил его Поэзию, его Биографию, его Образ, всего Его всем своим естеством. Помните, как говорил Пушкин о Байроне: «Я схожу с ума от этого человека»! Раньше мне говорили: «Ты украинский Есенин». Теперь уже многие молодые пишут «как Павлюк»… Это нормально, ведь еще Аристотель говорил, что искусство начинается с наследования. Просто те, которым Судьбой не суждено стать настоящими Поэтами, так и остаются эпигонами, а некоторые, пройдя Школу гениальных мастеров, сами становятся Мастерами, только репрезентантами своего времени. Правда, не всем дано до безумства полюбить поэзию и других поэтов, как я люблю Омара Хайяма, Владимира Сосюру, Исикаву Такубоку, Миколу Винграновского, Лину Костенко… тех. же Байрона, Есенина, Ґете... Леонида Талалая... Это тяжелая и одновременно легкая, светлая Любовь. Но я без нее, как... вода без рыбы... Гений ведь – “парадоксов друг”...

– Что вы сегодня вкладываете для себя в понятие «поэт и гражданин»?

– Поэта можешь ты не бить, но гражданина бить обязан… (есть такая шутка). Опять таки парадокс – чем больше я хочу жить в родном моему сердцу волынском лесу, тем больше совесть и честь не позволяют мне быть в стороне от гражданского… Поэт для меня гораздо больше, чем просто заученный искусный филолог, словокомпилянт, словоблуд. Поэты для меня это и создатели мировых религий, среди которых Будда, Христос… те, у кого талантливое (от Всевышнего) слово не расходиться из честным (человечески природным) делом: сказал Тарас Шевченко, что не любит царя – и не отрекся от этого, пойдя в ссылку, то же самое Василь Стус… Есенин – «Моя поэзия здесь больше не нужна, да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен» сказал – и ушел… Вот это и есть благородная гражданственность, а не та, когда «смелый, если разрешили», когда поэт берёт «Героя Украины» с рук президента, которого не любит… Хорошему поэту противна сама идея власти над собой. Плохой поэт борется из конкретной властью и (опять таки парадокс!), побеждая ее, сам становится ею: вспомним, сколько наших поэтов пошли в разные ветви политической власти…
Если общество здоровое, каждый в нем играет свою роль: министр – министр, священник – священник, доктор лечит людей, а Поэт создает Песню, если поэт становится министром, а государством управляет кухарка – значит общественный организм болен. И его надо лечить. Хорошо, если оно, как и конкретный биологический организм, находит для этого резервы в себе самом, а не ищет внешние…

– Ваше впечатление от «оранжевой революции» на Майдане как одного из участников…

– Первые дни Майдана – это Поэзия уже не столько Слова, а Поступка. Ведь что такое поэзия? – вечный поиск гармонии между внешним и внутренним мирами. Когда я ночевал в палатке на Майдане Незалежности в Киеве, прислушиваясь только к Млечному Пути и моральному закону в себе, эта гармония была найдена. Я не боялся умирать, хотя мы ожидали штурма спецназа… Это была бы достойная поэта смерть… возле Днепра… в Киеве… за Справедливость… Поэзия стала самой жизнью. Поэтому мое перо лежит сейчас в глубокой и тревожной океанной тишине. Я всегда любил свой народ, свою Родину (хотя государство и Родина – разные вещи), но теперь я Его и зауважал. Идет новое, младое и (к счастью) знакомое мне племя, к которому принадлежат уже и мои дети – (Надежда и Олеся) и которое не боится Свободы и, кажется, достойное Ее. А зачем жить иначе?!. Зачем иначе жить?..

Интервью взяла Анна Лобановская
[/I]