Фокусируясь на незакрашенном стёклышке калейдоскопа,
засыпаю и вижу дорогу - целиком и до боли свою.
Неурядицы старой закваски по ней удаляются скопом,
а частицы лимонного счастья перед самым капотом снуют.

Да и сам-то капот - аберрация зрения после пустыни,
но упрямые яблоки верят в обратное, что б там оракул ни пел.
Шелохнётся зелёное прошлое, что-то в сознании сдвинет
и безропотно выдаст редчайший по своей креативности перл.

Многокрылое эхо сладчайшую ложь раззвонит над седой Гефсиманью,
вожделенным вождением чудо-седана закрашивая пустоту -
будто точку опоры нашёл оператор и крикнул: "Снимаю!";
будто я рядом с Коськой не сохну, а зрею и даже расту.

Это рута-рутина оплакала и без того кровянистые камни;
это серая змейка дороги не хочет сворачивать в синий ледник забытья.
Где тосол отдаёт васильком и вьюнком, там борщом ненароком не капни
и мопедным клаксоном не вздумай продлить нарочитый форшлаг соловья.

Есть волна. Если скорость её - тридцать три оборота в минуту,
никакой флеш-носитель рутины мой вещий мираж не сотрёт.
Лебеду потеснит молочай. Устремлённый к его парашюту,
я напьюсь его перечно-мятных костьми ощутимых острот.

Вон овчарка унюхала бампер "Пежо", оказавшийся золотом скифов -
негде бедной отлить, потому что реакция сразу вернёт на места
аммиачные тучи, железо и метаболизм бульмастиффов
вместе с эхом знакомого голоса: "Шесть червей. - Явный пас. - Полвиста".

Тарахтит неумело пристроенный кулер, рецепторы пичкая чаем,
а порой даже сбитнем - не то мне так кажется - и на подъезде к реке
отключается разум. Я слишком бесславно дичаю.
Без меня завершают мальчишки народное коммюнике.

До чего ж натуральны ухабы и знаки на флешке забитой подкорки...
Птицеферму минуя, теперь мой двойник рассмешит нумерованных кур.
После судных ночей и его аккуратной парковки
да простит медкомиссия мой неудачный паркур.