1.

Так на прощанье воздвигнутся гарево и гора,
так огоньки очертят труп твоего двора,
и, недоступный отныне, воздух замрёт в цукат,
если взглянуть назад.

Молча прощайся, твоих с расстоянья не видно слов.
Будь таков.

2.

Там по радио пели юродиво,
а на третьем пекли каравай.
Там на теле не прятались родинки.

И, забившись в дворовый сарай,
ты разгрызал смородины
терпкий смрад
и клялся сбежать из города.
Но клятва сбылась.

3.

Здесь слова не помогут,
потому что тут
только люди и много
потолков и стен
и гниёт под асфальтом
и грызёт разлом
сухорукий спрут —
метрополитен.

4.

Слушай же песнь пластика, впитывай голос стекла.
Свет пылится на рёбрах стакана — вполглаза, слегка.
Как продолжаются где-то: улица, двор, скамья, —
так продолжает время в себе — меня.

Но не пролегает в небесной вате игольный луч.
Дверь не причитает, на вахте вывихнув ключ.

Кухня осталась, и две табуретки, и весь
город, закопанный в карту, — вот и всё, что осталось здесь.

5.

И я бегу на вокзал,
чтобы вскочить на подножку шестичасового
под улюлюканье заспанных, запившихся проводников…

6.

В плоскость пейзажа вклиниваясь ключом,
скважину размыкая своим плечом,
ты проклинаешь себя и бросаешь взгляд
назад —

и тут же видишь, что обратно тебе никогда не попасть,
хоть соседи пекут каравай, но всё так же — не по твою пасть,
хоть сарай всё так же скрипит и смородинных ягод не счесть…

Так на прощанье воздвигнется город как есть.