***

Загород в феврале, как шведский стол к разбору
Шапок: там или сям недопито и недоедено,
А вот и не притронулись – болотце на фоне бора,
Как чернослив во взбитых сливках; и дача дядина,
Что никаких не был правил, а просто помер,
Благодаря забывшей себя медицине,
В своём Подмосковье теперь – порядковый номер,
Покоящийся в промёрзлом своём меридиане.

Южные зимы у взморья – всегда постирушка и баня
Одновременно; и соль морская похожа на щёлочь,
И он уедает берег, как кариес дёсны; бонны,
Волоча за собой тюки детей, щупают мелочь
Указательным в перчатке, ширя карманы,
Шаря в поисках сесть и выкурить люльку;
На горизонте траулер бездыханный,
С обмороженным флагом цвета личика ляли,

Что снуёт колченого округ сугроба,
Похожа на сдувшийся крест или на веник
С двумя рукоятками; всё это, братцы, февраль  до гроба,
До помраченья дали в глазах, до ванек-не-встанек.
Чую, по ветру судя, - не за горами
Вафельный март, на жидовскую тяжбу похожий –
Чтобы не вам и не нам, но нам чтоб в раме,
А вам – чтоб выронить деньги на площади в лужу.

Возможно, лет через двадцать, когда и климат
Быть таковым перестанет, плодя лунатиков
И слизняков, я вспомню, если вообще что-либо
Смогу, - эту пору, тебя, и себя – на пике таланта.