Рикошет
Записки автора передач «Поющие поэты»  на радио «Новая жизнь» (Чикаго)

Готовил  я материал  к передаче посвященной дню рождения Александра Галича. Однако, так бывет, начинаешь об одном, а потом Бог весть куда тебя мысль уводит . Юра Визбор говорил:  «Надо идти туда, где темно», т.е. в неизведанное...  Вот я и пошел. Получился материал... но не по теме. И всё же это история моей жизни. Жизни в песне и с песней. Со своей и не со своей. Возможно это покажется кому-то интересным. Через ситуацию, подобную моей,  прошли миллионы...

Более 30 лет прошло с той весны, с той поры, когда в моём городе «лепились» дела диссидентов, когда разгорелась послеоттепельная  «охота на ведьм»,  до поры впрямую меня не тревожащая. Будем честными, инакомыслие всегда было отличительной особенностью нашей интеллигенции. Оно не просто украшало её, а вселяло страх и надежду. Страх за своё будущее и будущее детей наших, надежду на некое новое просветвление. А маяком в ту пору были для многих песни Александра Аркадьевича Галича.  Яростные и непримиримые, крамольные по сути своей, гениальные по содержанию и технике стиха – они вызывая восхищение, смешанное с беспокойством,  внушали многим из нас мысль:  «Как он решился?» Был тогда, да и сейчас, под их влиянием и я. Не довелось мне повстречаться с Александром Галичем, хотя и близко от меня проходила встреча его с Борисом Чичибабиным. Они не просто были знакомы, а посвящали друг другу свои стихи. Помните, галичевское «Я вышел на поиски Бога...»
     Прекрасные записи Галича, две большие професионально записанные кассеты (бобины), мне на работу (наивная конспирация) прислал из Ленинграда Евгений Клячкин, самый  близкий по духу мне автор песен и друг. С ними-то, с записями этими, и связана история, которую я попытаюсь изложить Вам соблюдая наиболее интересные подробности её.
       Итак, как я уже упомянул, стояла весна 1970 года, тёплая внешне и ледяная внутренне. Мы были молоды, но несколько великолепных весенних вечеров провели не гуляя по саду Шевченко, не за питием горячительных напитков, не на танцульках,- а слушая у меня дома в детской комнате, за закрытыми дверями те самые кассеты из Ленинграда, прокручивая ещё и ещё раз «Кадиш» памяти Януша Корчака, «Балладу о бегуне на длинную дистанцию», «Караганду»...
      Был обычный день. Помню, я вернулся с работы и жена показала мне повестку в военкомат. Меня совершенно не удивил тот факт, что повестка была не в мой районый военкомат, а в другой, соседний, хотя и расположенный так же неподалёку. Через несколько дней, я предъявив повестку на работе, отправился на соседнюю улицу, в квартале от меня, на свидание с военкомом. Стояла не по-весеннему изнурительная жара. Я двигался лениво, благо времени было вдоволь, не выходя из тени деревьев, помалу приближаясь к дверям особняка, где и располагался тот военкомат. У самой двери мне дорогу преградил молодой парень, спортивного сложения, выше  меня на голову.
     -     Григорий Дикштейн? – он скорее не спрашивал, а утверждал сказанное
     -     Да,- сказал я с каким то мерзким предчувствие неприятностей.
-   Тогда вам  сюда, - и он указал на белую «Волгу» припаркованную неподалёку.
-   Да мне, собственно, в военкомат,- вяло засопротивлялся я.
-   Вот мы и есть ваш военкомат, -беззлобно отпарировал он, и жестом дал понять, что я должен следовать к машине.
Там уже сидел на заднем сидении «близнец» моего провожатого, отворившего предо мною именно заднюю дверь. Я сел и попал в тиски, ибо теперь слева и справа от меня возвышались спокойные, хорошо тренированные парни, с безразличными лицами. Тут автор должен написать классическое: засосало под ложечкой. Ибо и вправду засосало. Поехали. Один из  «ангелов-хранителей» не удержался:
-   Вы знаете куда мы едем?
-   Догадываюсь, - я отчаянно попытался изобразить беззаботность.
-   Вот и отлично,- глядя прямо перед собой сказал второй.
-   А почему собственно...- сделал я попытку продолжить разговор.
-   Узнаете на месте,-  не дал мне закончить фразу первый, и как мне наивному показалось, более любезный гид.
Мои земляки знают это мрачное темносерое здание на улице Совнаркомовской. Прохожие идущие мимо невольно у него ускоряют шаг. Недобрая слава у этой «конторы». Вон в те железные ворота въезжали «воронки» и люди пропадали бесследно сотнями, нет, тысячами. И какие люди! Так куда же меня ввезут? Однако «Волга»  остановилась у главного подьезда. Мы вышли. Тяжелая дверь была заботливо распахнута одним из конвоиров и... я переступил порг  харьковской «Лубянки».
                                               
Машины в стену фарами
Молча жду...
Уводят корридорами
На беду.
На муки, на заклание,
На убой
И глушат стены здания
Плач и вой...

Эти строчки свои я вспомнил не памятью, а кожей, подкоркой...
Путь до дверей камеры, или комнаты для допросов, был бесконечно долгим. Так мне во всяком случае показалось. Тривиальная нехитрая обстановка. Стол, пара стульев. Никакой лампы в лицо. Свет падал сверху из некого подобия люстры-светильника  расположенного довольно высоко над столом.
      Позднее   мне неоднократно устраивали «промывание мозгов» и в этих стенах и вне, но это первое, честно признаюсь, было самым страшным.
      Дверь за провожатым захлопнулась. По ушам ударила вязкая тишина. Звуки не достигали комнаты. Они вязли в толстых стенах, окованных железом дверях, в мощных старинных перекрытиях здания, скрывая суть вокруг происходящего, подавляя неизвестностью. Не думаю, что тогда в семидесятом, КГБ располалало техникой дающей возможность следить за арестованным. Да это было и не нужно. Психологи этого ведомства прекрасно понимали  магическое воздействие стен этих на субьекта заключенного в клетку, сидящего на стуле прикрученному к полу, не видящего внешнего света, теряющего ощущение времени. Дверь открылась бесшумно. Никакого скрипа засовов, лязга ключей, окриков охраны. А может быть я оглох от тишины? Не помню...
         Вошел тип в сером (в каком же ещё) костюме, - любимый цвет гвардейцев ведомства «железного Феликса». Вместо какого либо приветствия резким голосом выплюнул:
-   Вставать нужно, когда входят старшие!  Интеллигентами себя считают! Простых вещей не умеют понять!
-   Здравствуйте, - сказал я моментально подсевшим  от долгого молчания голосом, - Вы не в форме, а по возрасту мы, скорее всего сверстники. И к тому же я надеюсь, что нахожусь у вас, как гость. А хозяин приветствует гостя...
-   Гость?!- он не дал мне закончмть фразу. –Гость... повторил и криво усмехнулся, - сюда в гости не ходят. Может тебе (о, уже «на ты!) чаю с вареньем подать?
-   На чай я не рассчитываю, но стакан водички бы...
-   Воду, - сказал он в пространство.
Нет, всё же какая-то техника у них была. Солдат принёс графин с водой и стакан.
Я  неосмотрительно выпил сразу два. Когда я поглощал второй стакан, то заметил выражение лица  развалившегося за столом человека.
-   Пиши, - скомандовал он указывая на лист бумаги на столе и плохо заточенный карандаш.
-   О чём? – искренне спросил я
-   Обо всём. – сказал он многозначительно и загадочно.
-   Не понял...
-   Сейчас поймёшь, - сказал и вышел.
Я сидел неподвижно ожидая продолжения разговора. Однако человек не возвращался. Я встал и легонько толкнул дверь. Закрыто. Нажал посильнее. Никакой реакции. Вернулся и сел на свой отполитрованный многими задами стул. Что они от меня хотят? По какому делу затолкали сюда? Кто о о чём «настучал»?
Слежки я за собой никогда не замечал, а значит точно привезен «по стуку». Время шло, но ничего не происходило. Хотя нет, происходило. Я, наконец, понял ухмылочку того типа по поводу выпитой мною воды. Она просилась на свободу более чем я. Поборов связанное с этим некое смущение, я постучал в дверь. Сначало осторожно, а потом всё требовательней и требовательней. До позора было ещё далеко, но кто знал сколь долго прийдётся терпеть ещё... Придумано было простенько и со вкусом. Никто и пальцем меня не тронул, а пытка получилась по высшему разряду. Потом, не взирая на подписку о неразглашении тайны (какой?), я рассказывал моим близким об этих мучениях, но всегда вместо сочувствия рассказ мой встречался смехом. Мне же было уже не смешно. Наплевав на этику, я уже стучал кулаком в дверь. Безрезультатно. В голову приходили мысли о невероятных возможностях йогов, о тривиальном освобождении организма прямо в угол этого мерзкого подвала. Вспомнилось: «Интеллигентами себя называете!»
Н-е-е-т,  психологом этот парень был отменным.
     Дверь открылась, когда я уже потерял надежду дожаться этого момента.
-   Ну. Что ты тут начертал? - мой мучитель глянул на чистый лист бумаги.
-   О чём?- снова спросил я его. И тут произошло чудо. Начисто исчезло желание посещения туалета. Его как небывало! Вода перестала давить на мозги и пришло чувство странного покоя .
-   О чём? - искренне спросил я ещё раз.
-   Галича поёшь? -   не спросил а произнёс он полуутвердительно и с угрозой в голосе. При этом постучал костяшкой согнутогосреднего пальца по столу.
-   Пою. Это заслуженный талантливый советский драматург и киносценарист.
-   Ты Ваньку не валяй. Знаешь о каких песенках я спрашиваю
-   Если о «Бегуне», так культ личности был оуждён партией ещё в 1956-ом...
-   Тайное прослушивание и распространение записей порочаших  советскую власть карается законом. Понял?
-   А я для себя пою и слушаю, -уверенно соврал я
-   За дачу ложных показаний – статья. И он не врал. Есть ведь такая.
-   А я уже привлечён? – мною, наконец был задан самый точный в этой ситуации вопрос. Скорее всего «привод»  в моём случае был мерой запугивания,  выявления новых фактов для уже существующих дел об «антисоветчиках». Ответа на вопролс не последовало.
-   Все записи принесёшь сюда сам.
-   Это моя коллекция. Я собираю её уже 10 лет. Причём лично для себя,-   угадал я с ответом.
-   Изымем сами, сказал, но уже без раздражения.
-   Коллекционеры собирают знаки отличия фашистской Германии и никто у них их не забирает...
-   Так их коллекции безвредны для страны, соврал теперь он.
-   А дух?- отпарировал я
-   Дух? А у песен твоего Галича дух или душок? И о ком это ты: «искусствоведы в штатском?»
Он открыл папку. Чьё это? Тоже Галич?

Я свой пиджак на стул повешу
Прижму гитару к животу...
-Нет, это я...
Откуда у них моя песенка «Об искусствоведах»? Причём, оригинал! Это мой листочек. Кто утащил, кто передал? Предал!

Я свой пидждак на стул повешу,
Прижму гитару к животу.
Потом с оглядкой,
Каюсь... Грешен
Спою вам песню, но не ту.
А кто вас знает,
А кто вас ведает!
Все нынче стали искусствоведами.
Им даже в полной пустоте-с
Везде мерещится подтекст!

Поймите сами обстановку,
Включите радио, друзья!
Враги маскируются ловко
Внедряя буржуазный яд.
И кто вас знает
С какого голоса,
Про чьи глаза вы,
Про чьи вы волосы.
И непонятно ни шиша,
Где ваши горы? Может в США?


На днях один, мне неизвестный
Стихи напамять стал читать:
«Приют певца, угрюмый, тесный,
И на устах его печать».
И с этих пор , друзья,
А кто вас ведает?
Повсюду вижу, тля!
Искуствоведа я...
И твёрдо верую я в то,
Он носит штатское пальто...
И потому не пойте песен, не пойте песен....
А я пою...

- Учти парень, крути свои плёнки, но...если появится хоть одна копия – пеняй на себя. Подпиши бумагу о неразглашении. Вот тебе телефон. О любой антисоветской выходке – звони. Это твой долг.Всё.
-   В моём окружении нет людей приносящих вред стране. Так что спасибо за доверие, но телефон мне не пригодится.
-   Мы не торопим с ответом, пропуск на выходе.
«Неужели всё? Неужели свободен?» - думал я следуя за уже знакомым, доставившем меня сюда, парнем.
      Он подписал пропуск, пожал мне руку... « Я слушал вас в университете. Мне очень понравились ваши песни...»  «Значит и здесь работают люди,» - наивно подумал я и... вышел на свободу. Темнело. Сколько же я пробыл там? Кончался день, наверное самый длинный день в моей жизни. Стрела пущеная в Александра Галича задела меня только рикошетом. Каково же было ему?
        Да в той конторе работали разные люди. Но сколько душ погубили и изуродовали они! Было у меня два ближайших друга. Одного из них запугиванием и принуждением к сотрудничеству довели до психушки. Сначало он отрубил себе палец, чтоб не брать в руки гитару. Потом его долго накачивали какой-то успокаивающей химией. Однажды, прийдя в себя по возвращению из больницы, осознав безвыходность ситуации, мерзость доносительства,  двойственность своего положения, - он ушёл из жизни выбросившись из окна шестого этажа своего дома . Второй  вступил в партию, стал на заводе большим начальником. Мы перестали общаться. Встречались в домах наших общих знакомых, где он уже никогда  не пел крамольных песен.  Только советско-комсомольскую класику или народные. Вот такой у него, обаятельного исполнителя и умницы, появился репертуар. Положение обязывало.   А вы говорите: песенки...