Я уже писал раньше, что стихотворения Павла Кричевского напоминают мне некие абстрактные конструкции человеческой мысли, поднимающие читателя на неимоверную высоту, за предел привычных образов и понятий. С этой высоты жизнь человека открывается совсем по-иному. Хочется смотреть с этой высоты вновь и вновь, хочется полней понять, что же, собственно говоря, нам открылось.

И в то же время, высота иногда кажется чрезмерной. От нее кружится голова, а воздух слишком разреженный, и легким не хватает кислорода. К тому же, с определенного момента начинаешь вдруг понимать, что созданная автором в пространстве стиха конструкция слишком хрупкая и непрочная. Ведь для того, чтобы поднять нас на такую высоту, самому автору слишком многое приходится делать в первый раз и наугад. Но мы все же понимаем, что риск оправдан: от приглашения подняться на самый верх нельзя отказаться!

Новая книга Павла Кричевского «Строки и смыслы» в очередной раз подтвердила впечатление очень большой высоты. Я опять вместе с автором карабкался куда-то вверх, опять охал и ахал, восхищаясь открывшимися моему взору далями.

Но в этот раз я впервые задумался над теми метаморфозами, какие происходят в стихах Павла Кричевского с языком. Автор очень много работает над языком, но эта его работа направлена на особые, лично для него значимые цели.

Что же это за цели? Автор пишет о самых «последних» вопросах: о жизни и смерти, о смысле человеческого существования…. Поэзию Павла Кричевского по праву можно назвать метафизической. Но в своем стремлении писать метафизическую поэзию автор последовательно пытается очистить язык от всего того, что, по его мнению, мешает отображению главных вопросов. И тем самым ставит привычную для поэзии ситуацию с ног на голову.

Обыкновенно лирический поэт решает двойную задачу. С одной стороны, он стремится к самовыражению, пытается «рассказать» свои мысли и чувства, передать их читателю, по возможности, в наиболее полном виде. С другой стороны, его поэзия существует внутри языковой стихии современной ему эпохи, и ему волей-неволей приходится реагировать на вызовы этой стихии, отделять правду современного языка от его лжи. И это бесконечная борьба.

На первый взгляд, ничего этого нет в поэзии Павла Кричевского. Нет отражения сиюминутных впечатлений и переживаний лирического «я». Нет рефлексии относительно места этого «я» в историческом процессе. Соответственно нет и проблемы «современного» языка, его «правды» и «неправды». Язык поэзии Кричевского заточен на решение совсем иных задач.

Конечно же, в ней есть мука лирического «я». Но это «я» поставлено у него перед лицом самых «последних» вопросов и как бы уже находится вне времени. Конечно же, есть и мука языка, но этот язык тоже в некоторой степени оказывается за пределами времен, используется для того, чтобы описать вещи изначально неописуемые – или хотя бы намекнуть на их существование.

Нужно еще помнить и то, что эта поэзия создана сейчас, в период времени, который принято называть эпохой постмодернизма. Грубо говоря, постмодернизм означает исчерпанность всех исторических мифов, невозможность отделить правду конкретного мифа от его лжи. Художник-постмодернист играет разными мифами, при этом каждый раз находясь одновременно и внутри мифа и за его пределами.

Но так сложилось, что до сих пор предельно честный разговор о «последних» вопросах был возможен в пределах какого-то конкретного мифа. Следовательно, выходя за рамки мифа, играя им, художник одновременно играет и этими «последними» вопросами. Хорошо, когда у художника в этом случае есть обыкновенное чувство такта.

Если говорить о творчестве Павла Кричевского, то нужно отметить, что он делает нечто прямо противоположное тенденциям нашего времени, господствующему в нем постмодернизму. В некотором смысле, он игнорирует современную реальность, пробивается сквозь нее как сквозь холст, на котором мы видим не настоящую жизнь, а только нарисованную. Он пытается пробиться непосредственно к «последним» вопросам.

Но тут возникает сомнение: считается, что человек, отрицающий миф и предубеждение, пытающийся игнорировать их, часто подсознательно больше всего подпадает под их влияние.

Удается ли Павлу Кричевскому преодолеть это влияние? Не рискую произнести окончательное суждение. Чисто субъективно, основываясь на том ощущении высоты, которое мне дарит его поэзия, я готов сказать «Да!»

Но, странное дело, побывав на высотах его поэзии, я всякий раз испытываю желание вернуться назад, в свой миф. В нем я все еще чувствую себя уютно, в нем я все еще могу вести свой собственный и, как мне кажется, правдивый разговор с реальностью. В нем я все еще надеюсь на приятные неожиданности, на узнавание того, что изначально близко моему сердцу. Может быть, я все еще не исчерпал все возможности своего «мифа». А может быть, я просто не в меру наивный человек.

В любом случае, когда Кричевский в своем стихотворении «Разговор с Гонсало Рохосом о бабочке» дает советы, я не спешу им следовать. Мне предлагают оторвать взгляд от бабочки, которая представляется идеалом свободы, мне предлагают отказаться от вопросов «когда?» и «как?». Это значит выйти за предел своего мифа…. За предел всех мифов, за предел истории…. я не готов этого сделать. Пока еще.

Но возможность одним глазом заглянуть за этот предел – тем более при поддержке такого прекрасного проводника – ценю как нечаянный дар….