Редкое удовольствие - видеть нежный и мужественный текст, с богатым словарем и наглядный до осязаемости. В строках Владимира Пучкова имена и местности переплетаются с названиями неодушевленного мира, чтоб - зашевелилось.
Южнорусская школа в своей подробности описаний неизбежно вызывает ощущение лета. Только летом мир распадается на травинки, птичек, домики в такой ненасытности. Зима искажает перспективу голостью, осени присущ психологизм угасания, весной кажется, что вот-вот… И лишь летом любая пустошь бывает заселена, а пуще того - словами. Получается, что жизнь из-под них можно выпустить, как из-под детской ванночки, лежащей в зарослях на задворках.

Это не тот автор, которого можно растащить на строчки без ущерба для ткани стихотворения. Литые описания и наблюдения живут сцеплением изображенного. У него даже браконьер - как и всякий человек судьбы - окружен ореолом мученичества в своей эпической прозорливости. А слово "товарищ" наделяется истинно дружественным смыслом, что был потерян за время злоупотребления его политической подоплекой.

Книга названа по стихотворению "Штрафная роща". Оно о пересиливании фантомными ощущениями военного былого - современной местности и современных ощущений. Звуки мобильника теряются перед шифрами морзянки, а сама роща - "Не ольховник, а могильник" взвода саперов из штрафбата. Несомненно, все что нас окружает полно явными и неявными знаками из прошлого, растет поверх барьеров ли, могил, становится тем полнее, чем более памятливо. Так и книга Владимира Пучкова полна не столько аллюзиями, сколько вещественным присутствием обжитых мест и событий в их преображенном усилении. Например, в стихотворении "Плач по казацким люлькам" нет выспренних отсылок к славе казацкой, а есть длящийся взгляд через подробности маленьких, но таких необходимых казакам вещей, выносимых после шторма на берег лимана. И бытие трубок не окончено:

Может, выше: в излучинах Буга, Днепра да Ингула -
дым прокуренных легких воронка столетий втянула?
Водяной мертвовод, чье туннельное верткое тело
сквозь эпохи прошло -

вырываясь из рук, просвистело!..

Есть в книге и другого порядка стихи - в них сентиментальность, роднящая с городским романсом ("Свеча в окне"). Но мастерство Пучкова выразительнее всего в стихах, отдавших дань именно детали и описанию, с которыми он работает по-пастернаковски щедро и внятно.

Еще одна ассоциация, взаимно оттеняемая названием и текстами сборника. В слове "штрафная" чувствуется какая-то вина, виноватость. Может быть, именно эта потребность оправдаться перед прошлым и нынешним в себе, искупить утраты мгновений стихами - и есть внутренний двигатель книги?