С самого появления стихов Юлии Котлер в литературном мире Крыма ей самыми разными людьми – и критиками, и другими поэтами, и простыми читателями – делалось множество замечаний по одному и тому же поводу: мол, стихи ее «тяжеловесны». И действительно, ее строфы воспринимаются громоздкими из-за насыщенности сложными, «многоэтажными» образами и многомерными метафорами,   ажурными  словесными узорами, музыкальностью, абстрактными категориями, завуалированными мыслепосылами, «двойными доньями» и подтекстами, заумными словами, философскими  и прочими терминами, сложными синтаксическими построениями и т.д. Замечаний таких было столь много, что любой автор поневоле внял бы им и стал бы насильственно «исправляться» в сторону лёгкости и понятности. Но Юлия даже и не подумала меняться – и поступила абсолютно правильно. И теперь усложненность и громоздкость ее поэтических конструкций  –  уже не недостаток, а отличительная особенность, так называемая «авторская фишка» – то, что делает ее стихи узнаваемыми и не похожими ни на чьи другие:

         И в горле дребезжа, и в пятки уходя,
         Тиктакает набат – размером с гроздь муската.
         Минутных счастий звон вкипает в белый стяг,
         Который был экраном праздности когда-то…

или

Зарождается солнечный день в лозах улиц  слепых,
Как вино, что на яркие праздники выпито будет.
И с изящных сандалий стряхнув странствий пёструю пыль,
Алокудрое утро заспавшийся город разбудит.


или же

Горячим горлышком к глазури пригорев,
Мой взор вбирал размытые узоры.
Рай анаграмм дремал, не отгорев,
Как роза в лапах храброго Азора. –

это может быть только Юлия Котлер. Не ошибётесь.

Правда, «вечернесть» и «осеннесть», и прочую эдакую «бальмонтовщину» можно было бы не использовать – это не делает чести современному поэту. «Ну, так и что? – считает автор. – А кто сказал, что нельзя?» И продолжает щедро насыщать свои строки подобными оборотами. И такая авторская смелость не может не вызывать уважения: использовать в своём творчестве приёмы, которые в современной поэтической среде считаются дурным тоном – для этого нужна ещё какая дерзость. И, конечно же, мастерство – пользоваться такими «примочками» ещё надо уметь. Ведь когда подобные «вещицы» сделаны мастерски, когда они контекстуальное обусловлены и смыслооправданы, то их нелепость исчезает, её не замечаешь. Точнее, даже напротив: ею начинаешь восхищаться. В руках истинного мастера и «розы – слёзы» будут выглядеть как  чудо новизны.

Но наша автор и близко не пользуется такими банальностями. Напротив, она стремится к расширению и обновлению  рифмовки русского стиха. Ее строки насыщенны невероятным количеством интереснейших видов рифм. К примеру, составных («молитвы – смогли б вы», «надежды – на те же», «профили – в кровь ли», «солнца ли – горцами», «набухшими – на лбу еще»), неточных, но при этом очень гармоничных («около век – откровений», «сусальный – русалкой», «ощупь – очень», «вены – муравейник», «едиными – следы ли мы», «Богу – анаболик», «солнце – зонтик», «скитальцем – панцирь»,  «осень – козырь», «континентально – тальком»), просто неожиданных («солнцем – тевтонцем», «парижский – интрижки», «льдинкой – дикий», «Олимпа – нимба»,  «капилляра – полярно», «сладок – облаток», «хвостатый – Создатель», «Оскар – чертовски», «церкви – Цербер – рецепту», «гадюкой – баюкал»), разносложных («сердечной – трещина», «не такие – мотыльки» «смысл – чисел», «щёлки – щёлкают», «раковин – фраки», «колени – леностью», «Флоренции – запереться», «алхимии – другими»), переставных («лазури – разулись»), омофонических и омографических («сидели – седели», «яви – Явы», «износилась – изнасилуй», «звёзды – норд-осты», «плазму – астму», «пене – пенни»), начальных (анафорических) («Иона во чреве кита. /И она во чреве кита», «Венилась на полнокровном запястье, \ Пенилась патриархальным поднебьем»), внутренних («…творящая, творимая так остро: / раздумьям – остов, наслажденьям – остров»), тройных и более («очами – качаться – нечасто», «аптечных – легкоплечих – излечит») и  – моих любимых – разноударных («óсени – осенú», «Сахáра – сáхара», «векáми – вéками», «крылá – накрыла», «[цвета крыла] вóронова – ворóванный»,  «нервный тúк – лунáтик»). Последнюю из описанных форм рифмовки можно считать авторской находкой – доселе мне такого нигде встречать не приходилось.

Поэтесса использует в своем творчестве множество других интересных приемов, например, параллелизм («В небо вцветали дымным узором, / В сердце вцветали дивным узором…», «Изъян есть святость, /Святость есть изъян»), звукопись («Шлейфом шуршащим искрящийся невод», «Выводит строки тонкоперстный профи /Под персиковой сферой ночника», «В тяжком жужжании жирной жары…»,  «На ощупь время – гирька гальки гладкой»), каламбуры («купированными купюрами», «Размеренно меркнут мерила…», «Брутовы брутальные вторжения», «скарбы смердов-смертных»), элементы шарады («распор или пропасть»), смыслозвуковые эксперименты («Пьеро и бумага», «На ладони черепом земли/ Обнажился бедный бог Нью-Йорик»), анафоры («Всесердечно, всецело, вселиственно и полнокровно», «Средневековье, средьнебье, средьдно…»), в том числе обобщающее-«рубленые» («Теле – фоны, скопы и кинезы»), персонификации («И жалюзи утаят обреченность,/ Сверхсимметричные жабры смежая…»), словотворчество и неологизмы («солнца птицесгусточек крылатый», «кафкажучок», «слеполетящий случай», «Цифрокрылый алгеброид – Купидон», «стая герник-числословиц», «в небосводе-небосброде», «лицелужи»  – и даже само название сборника – «Зеркалогия») и др.

Иногда автор создает из сложных приемов целые строфы, а то и весь текст:

Грозил грошовым крепким градом грома горн.
Гранат надгорный грезил об огранке,
Свой кровный скарб, как крот, врывая в дёрн,
Он грел ростков корнящиеся ранки.

Да и полностью текст стихотворения «Горная пастораль» таков.

А уж метафор – самых разнообразных: простых, сложных, двойных и более, метаметафор, трансметафор и др. – величайшее множество, Среди них особо выделяются философские метафоры типа «И сердца пепельница – феникс ежедневный» и т.п.  Творчество автора насквозь метафорично, для неё это не просто троп, а смыслообразующая составляющая, одна из наиболее значимых.

Ведь в творчестве поэта всё же главное – не поэтические приемы, а то, что несут в себе его стихи: смысл, эмоциональный настрой, мудрость. Стихи Юлии Котлер не обратили бы на себя внимания, если бы не были наполнены философской глубиной и вечным авторским поиском. Лирическая героиня этих стихов постоянно ищет – но чего же? Да человеческого счастья! Но не того, которое принято называть «простым», напротив – счастья очень сложного, высокоинтеллектуального и высокодуховного, доступного лишь немногим на этом свете и самого что ни на есть труднодостижимого, если не сказать  – малореального.

Дано нам слишком много для того,
Чтоб даровать ещё и заурядность
Обыденных богатств, удач и льгот,
Которым так неизбранные рады.

По стихам можно понять, что автор – человек очень требовательный   : как к себе и собственному творчеству, так и к другим. Может быть, потому и личная жизнь лирической героини пока не устроена – для того, чтобы понравиться такой женщине, надо быть по меньшей мере… нет, не идеалом – идеалы скучны. А человеком неординарным, настолько нестандартным, чтоб хотя бы суметь удивить избранницу, не говоря уже о том, чтобы завоевать ее сердце.

             Кислородный хрусталь исцарапанным горлом…
          Нужно снова дышать – сквозь оскомину вер.
          Из разряда грехов терпеливая гордость
          Переходит в реестр положительных черт.

Но тема любви, хоть и далеко не последняя в творчестве Юлии Котлер, всё же уступает место лирике философской, в которой ищущая и мечущаяся душа проявляется наиболее ярко. Автор пытается познать Бога – и всеобщего, который на небесах, и своего личного, который живет в её сердце.

                                               Но сквозит хрусталиком Христос,
                                   Воскресая к рождеству и пасхе,
                                Чтоб с анестезией и шампанским
                                 Вырвать гвозди из греховных стоп.

Она пытается понять мир с его красотой, полнейшей целесообразностью для самого себя и столь же полной несуразностью для человека. О да, не под человека он заточен, нет! Потому люди и пытаются создать свой собственный мир – искусственный, искусство… И, как ни странно, произведения его – чем естественнее, чем ближе к исконности и природности, тем считаются лучше. Считаются – ибо простое воспринимать легче, и тех, кто может воспринять простое, – больше. Считаются – но не всегда являются. Поскольку есть и те, кому скучна и малоинтересна примитивность, кто даже в природе ищет сложностей, неразгаданностей, новых тайн, которые надо раскрыть, новых знаний. А уж в искусстве такая личность никогда не прельстится стандартностью и предсказуемостью. Именно подобным людям нравится поэзия Юлии Котлер, именно для них она пишет, именно их понимание дорого автору. Но всё же, наивны мы или мудры, начитанны или отродясь не брали в руки книги – все мы люди и в сущности своей все мы одинаковы. И автор остро чувствует это.

             Птенцы, ужата! Как же мы глупы!
            От пресмыканья до полёта – камень.
            И птица и змея из скорлупы
            На божий свет являются веками.


А ещё её стихи исполнены истовой женственности. Потому мне и хочется называть ее Поэтессой – но не в том смысле слова, в каком его не любят женщины, пищущие стихи, – не в смысле «обыкновенной бабы» или манерной «дамы», с ее «бабскими-дамскими» темками и эмоцийками,  а глубоко напротив. Эти стихи писала истинная Женщина – в самом высоком смысле этого слова: интеллектуально-духовном.  Если прочувствовать истинную суть ее строк, с их таинственностью, «затворением мысли», обилием символов и изящных, утонченных  образов, то в голову может приятии мысль о том, что ее лирическая героиня, кажется, воплощает собой ту самую Прекрасную Даму, которую безуспешно искали среди живых Блок, Соловьёв, Бердяев и другие философы и поэты-символисты Серебряного века. Да так и не нашли. Потому что столь возвышенная, неземная, одновременно хрустально  хрупкая и бесконечно сильная душа бывает только у Поэтессы. Не у поэтесс в их  разноликой множественности, а у некоего обобщенного образа, включающего в себя все лучшие его черты, слившиеся волею Божьей в одном человеке.


                            На этом празднике я – лучшая печаль,
                            Нежнейшая услада и подруга.
                            И волшебство моё, неведомое слуху,
                            Всё в солнечных лучах.