Сергій НЕГОДА
       
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ «ТАКОСТИ» В ЛИРИКЕ
ЕЛЕНЫ АСАЧЁВОЙ
   
   Чтобы проанализировать реальное восприятие первой книги Елены Асачевой, предлагаю моим читателям заняться своего рода отчуждением того, что входит в нас после чтения лирического сборника «Пусть будет так».
   А дабы не попасть в уникальное состояние собственного образа и вызвать поверхностное ощущение воспроизведенных лирических образов героини, проанализируем медиативную структуру самого художественного ощущения Елены Асачевой. Начнем с творческих комплексов.
   Запоминающая болезненность в сохранении впечатления от множества чувств, как бы задерживающее идеальное состояние мазохиста:
   
           Боль рвет на части -
                          матерый волк.
           В его я власти,
                       в том знает толк.
           Весь черной масти -
                       рассудок – мрак.
           Волк рвет на части,
                                   и больно так.
           
   И конечно, запомненное, после которого ясное представление дает результат познания, а может и заблуждения (кто его знает!). Авторская мзда в такости, а не в идее, за которой должна следовать дидактика, а за ней, как правило, исчезает откровение, а там и катарсис от лирического восприятия не выше нулевого «ничто».
           
           Ну что, доволен?
                                  Повержена?
           Я с этой болью давно одна.
           Взбешен матерый –
                                  Не вышла роль.
           Броском последним взорвалась боль.
   
   В памяти сохраняется то, что выпротивополагается автором в лирическом герое, тем более, когда прием кокетствующих женских тонкостей стал инвариантным для всего первого сборника. Особенное в «такости» итог всего, что не подлежит плагиату. Героини настолько самотождественны, что им даже нельзя присвоить клише типа «лирическое Я». Поэтесса просто напросто отстранила реальную структуру женщину-«уязвимую» в массив драматических, почти истерических «уловок».
   
       Я ранила тебя, я не хотела.
       Я просто объясниться не успела.
       Ты больше заслужил, чем взгляд нечаянный,
       А я ведь за любовь борюсь отчаянно.
       
   К уяснению «первой ласточки», которая приведет читателя к своеобразному лирическому удовлетворению, – а там и к молчанию, т.е. к размышлению о собственном уровне вовлеченности в любовные «такости» своих родных и близких, поэтесса предлагает «закрыть дверь в руины»:
   
           В осколках зеркал отраженье
           Трагично искажено.
           И снова терплю пораженье:
           не в дверь выхожу, а в окно.
   
   Вот трагический исход всего творчества, так, самоубийство, как очищение от мук, как воскрешение от реальности, – фаталистическое блуждание над краешком бездны, нет не тела, а «неделимого сознания» или «обесточенной души». Минуя образные условности, автор предлагает читателю жизнь, как путь, вы только вчитайтесь:
   
           Смерть – это часы на стене,
           Мы идем вдоль нее.[LEFT][CENTER][RIGHT][WIDTH][U][I][B]