Борис Васильев-Пальм

Чистейшей воды поэт

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Ф. Тютчев

Сам себе ставлю вопрос: зачем писать о поэте, если ты не критик, а как поэт – пока что – не имеешь авторитета в кругах собратьев по перу? Ответ тут как тут: «Этого требует твоя природа художника». Рожденный художником не может не поделиться тем, что открылось его взору, в данном случае – взору духовному. Перед моим «взором» – чистейшей воды поэт, – самый настоящий, истинный, доподлинный. А это редчайшее явление. Стихотворцами – и так всегда было – можно пруды прудить, но поэтов никогда много не бывает.
При первом знакомстве со стихами Марины Матвеевой пришли мне на память слова другой Марины – Цветаевой: «Не для миллионов, не для единственного, не для себя. Я пишу для самой вещи. Вещь путем меня сама себя пишет». «Путем меня» или «путем зерна», как говорил другой изумительный поэт, современник Цветаевой, – Владислав Ходасевич. Именно «путем зерна», ибо всякий плод, если он не искусственного происхождения, и стих, как плод, если он не от прочтения статьи Маяковского «Как делать стихи», – созревает из тех или иных, безусловно, волшебных зерен словотворчества, что до поры до времени «хранятся» в тайниках поэтической личности. И в зернах, из которых «растут стихи» («когда б вы знали, из какого сора!» – по Ахматовой), – значительно больше чуда и тайны, чем в зерне любого самого экзотического растения.
Чудно явление Поэта с чудом поэтической речи.

Простой священник просто говорил,
не думая, что скажется навеки:
«Я в эту полумертвенную жиль,
полуживую смерть пришел – откуда???
Не ве-да-ю…» А потому спешил
он «…говорить…». Успеть хоть это чудо
прочувствовать…
Мы тоже говорим.
Не ведаем, бо, этим, что т в о р и м.

Потребность поэта через говорение сказаться подобна стремлению травинки пробиться сквозь толщу асфальта. «Асфальт», противостоящий поэтическому слову, многослоен: тут и слои внутренних «рожденческих» препятствий в виде стереотипов мышления и фразеологических штампов, и слои преград внешних, которых полно в чужеродной, враждебной среде обитания такой хрупкой материи, как творящий новое слово лирик. Настоящий поэт все это преодолевает, отметая.
Но вещь пишется безадресно лишь в минуты и часы «родовых мук», называемых вдохновением. А затем автору нужен отклик для самовоспроизводства и ориентира. Нужен слушатель, как возбудитель авторских рецепторов для стимуляции творческих порывов.

Никто не станет вчитываться, грызть
Горчащий винный камень преткновенья,
Когда бокал букетен и искрист
И сладкозвучной легкостью опенен…
–––––
И больно только нам, что мы не те,
Кто виден на поверхности т в о р е н ь я.

А тут хочется сказать поэту: о том, кто «не станет вчитываться» в  книгу «ТЕОРЕМА СЛОВА», сожалеть не надо. Его надо пожалеть. Ею не будет захвачен только чуждый глубинам и высотам ее содержания – предмету чувствований и размышлений, – и далекий от понимания зрелого мастерства, явленного в незаемных способах выражения мыслей и вечных настроений, – то есть не умеющий изумиться полнокровию, энергетике содержательной части стихов и не способный оценить достижения формальной стороны дела, которая в творчестве, кстати, все и решает (ибо в искусстве важнее не «что», а «как»). Бог с ним, с тем, кто закроет книгу, не сумев или не пожелав углубиться в духовную материю ее составляющих творений. Озаботиться же надо тем, чтобы ее открыли и прочитали все, кто умеет или хотя бы учится нырять в пьяняще-отрезвляющую, не дающую прозябать и плесневеть стихию поэтического слова.
Но и этого мало. Нужно еще, чтобы о вашем слове кто-то авторитетный сказал свое, восклицательно-одобрительное. «Верьте мне, как бы вы сами ни были даровиты и талантливы, вас никто не заметит или заметят очень немногие, если другие не поднимут вас», – так писал в XIX веке поэту Якову Полонскому литератор Вельтман. Подтверждением правоты его слов является история публикации не кем-нибудь, а самим Пушкиным, и не кого-нибудь, а гениального Тютчева. 24 стихотворения новоявленного поэта были напечатаны Пушкиным в журнале «Современник». «Там они и умерли… – писал об этом через 9 лет В. Майков. – Странные дела делаются у нас в литературе! Как часто произведения, отмеченные печатью истинного таланта, забываются как нестоящие внимания, а порождения самолюбивой затейливости дерзко выступают на свет и гордо требуют себе внимания, которого, право, не заслуживают!» Но и эта реплика не возымела действия. Прошло еще несколько лет. Понадобился авторитет Некрасова, а потом – и Фета, чтобы на Тютчева, наконец-то, обратили внимание и отдали должное поэту, о котором Достоевский, впоследствии сравнивая его с тем же Некрасовым, сказал: «…поэт обширнее его и художественнее…»
Не дожидаясь того, когда нынешние Некрасовы и Феты раскачаются провозгласить осанну новому поэту, я на правах рядового, но всей душой болеющего за русскую поэзию читателя, советую: не проходите мимо! Сделайте своей душе подарок. Познакомьтесь: стихотворения Марины Матвеевой.
Прежде, чем говорить о поэтических достоинствах книги «ТЕОРЕМА СЛОВА», скажу об одном человеческом качестве автора, об одной характерной черте личности, добавляющей существенную краску к портрету поэта: друзьям Марина посылает не только свои собственные стихи, но и произведения поразивших ее современных поэтов. Я, например, получил от нее в качестве образчиков творчества стихи Ирины Евсы, Геннадия Каневского, Олеси Николаевой – действительно первоклассных поэтов. Такие «жесты» могут делать только поэты большого масштаба, знающие себе цену и потому не боящиеся быть заслоненными другой величиной. Такие величины стоят не друг за другом, а рядом, плечо к плечу. Такие любят не столько себя в поэзии, сколько поэзию в себе, то есть – саму по себе.
Недавно довелось услышать такую фразу одного поэта о другом: «Он сейчас поэзией не занимается». Так вот, Марина Матвеева вообще не занимается поэзией – она ею живет, ибо сама поэзия занялась ею всерьез, чуя, что без этого автора она будет беднее.
Поэт – существо «штучное» и рождается для того, чтобы сказать сугубо свое. Внешне-то мы все неповторимы, а вот по стихам – увы! – очень трудно одного отличить от другого. Крохи своих перлов теряются в груде до щебня избитой гальки общих мест, только именем «подписанта» различаемых. А кто узнаваем по стихам без подписи, тот и есть поэт.

Как страшно одинакова весна…
––—
Как страшно одинакова тоска…
––––
И эти руки-ноги – как у всех…

Да, руки, ноги, количество пальцев и пять чувств – как у всех, но качество, степень чувствований и умение выразить их – не одинаковы, ибо души индивидуальны, потому и стихи у поэта не такие, как у всех, и судьбы у поэтов разные. Только душу истинного творца Бог создавал по образу и подобию своему. Не поэты живут, проживают  по такому-то адресу, поэты (художники, – артисты, от слова art – искусство) – претворяют себя в жизнь; подобно тому, как „вещи-произведения” „путем автора” пишутся, так сами поэты, творцы путями, демиургом предопределенными, являют себя urbi et orbi.  

Широты      
всезвездные открыты для меня,
но я в застенках комнатного ада
сижу и не могу себя понять:
за что себе я не даю пощады?
Ведь я была…Смычок – наперевес! –
Солисткою в вакхическом концерте!..
Сейчас… Во мне, наверно, Бог воскрес.
Таких, как Он, не остановишь смертью.  

Да, творческий человек себе не хозяин. У него – миссия, роль, задание, сверхзадача… Он заблуждается, полагая, что сам себе режиссер, сценарист и сценограф. От него только и требуется: быть верным самому себе. Но страховка, гарантия этой верности – в его таланте, так что он обречен быть самим собой.
Эту мысль можно проиллюстрировать замечательным стихотворением Марины Матвеевой о кипарисе. Мне в нем видится аллегорический автопортрет, нет, – портрет поэта как такового. Может, это неожиданно для самого автора, но если аллегория – выражение отвлеченного понятия при помощи конкретного образа, то разве кипарис, каким показывает его Матвеева, не дает представление об отвлеченном понятии «поэт», каким он здесь трактуется: подобно всякому стиху своему, – растущим из зерна не по своей прихоти?

Господи!.. Как он растет – кипарис! –
что наконечник копья Святогора…

…Сможешь ли, дерзкий поэт-футурист,
дать ему слово?
                          А в слове – опору?
…Буря грозит иступить острие,
злобно ломая зеленое тело…

Господи!.. Это – само не свое!..

И не поэтово дерзкое дело.
«Юноша бледный», готовый на риск
словораспила для мозгопрогрева,
видишь ли, «кипа», «пари» или «рис» –
тоже слова.
Но дрова, а не древо.

Верю в тебя. Ты талантлив, речист –
смело влезай на сверхумную гору!

…Боже!..
              Как рвется,                    
                                  крича,  
                                               кипарис
из-под земли!..
                       …словно дух Святогора…

Стихи Марины Матвеевой властно вовлекают чуткого читателя в мир их создателя, берут дань сопреживания и дают одухотворяющую пищу для размышлений. Однако, если я от них в восторге, то это не значит, что во всем согласен с автором. Например: «Изорву тягомотину жизненной прялки // несусветной морали, прабабкиных шор, // липкой грязи чистот и невинностей жалких!..» Под таким оксюмороном не подписался бы, но и осуждать, конечно, не берусь. Потому, что уважаю право поэта на собственную позицию, пусть, на мой взгляд, и ошибочную, и греховную. Лишь бы слова были искренне и не бездарно сказаны. В конце концов, Бог печется не о праведниках, а о грешниках. Не согрешишь – не покаешься, а, не покаявшись, и благодати не познаешь.
Расстояние между вседозволенностью и моментом покаяния сокращается, но пока еще оно где-то впереди. Благодать взыскуется, но отсрочивается. Это видно из концовки цитированной выше поэмы «СЧАСТЬЕ»:

А потому лишь счастьем истязанья
Самой себя вы будете довольны.
Не лгите мне: вы счастливы – вам больно.

Чуть раньше, в третьей главе этой поэмы,  было сказано: «Теперь я знаю, что такое счастье.// Оно похоже на идиотизм». Просвещенный читатель тут, конечно, вспомнит, слова Пушкина: «Черт меня догадал мечтать о счастье, как будто я для него создан!». Однако:

А счастье – приставучая зараза…
А хочется… а колется… еще…

Трагедия лирической – как принято говорить в стане критиков – героини стихов Матвеевой – в метаниях ее души от сердца к разуму.
Поэту существовать положено не «брюховно», а духовно, не растительно, а мыслительно. («Я мыслю, следовательно, существую!»). Но:

Юдоль печали человеку – месть за разум.
Какие мысли, если хорошо?

Трагедия такого положения усугубляется несоответствием реалий нынешнего дня идеалистическим представлениям начала жизненного пути:

Да весь этот бред стоит потопа ли? Даже обмылочка?
Надо быть проще с тобой, человек!
Будь я Карающей Дланью, так смыла бы
Этот желудочно-грязный ковчег!

При выходе Поэта из внутреннего мира во внешний, стон переходит в крик. И, отвечая на упрек в том, что в ищущем самовыражения человеке враждебным ему миром разбужен зверь, на упрек критиков: «Да эти зверские стихи выбросить хочется!» – автор за словом в карман не лезет:

Да – шок. Да – кровь. Да – вспоротые пальцы.
Так чувствую. И буду так писать.
Когда бы день по взгляду не топтался,
когда бы прослезились небеса
хоть раз, когда бы добренькие рожи
не выдавали черствость за покой,
когда б не ваша кожа носорожья,
«пушистые», я б не была – такой!

Так объясняется агрессия и повышение тона. Однако в поэзии, как в музыке, крещендо не бесконечно и рано или поздно переходит в диминуэндо, стремясь к mezza voce, говоря языком музыкантов, то есть к звучанию вполголоса.

Та, что на небесах, правда – не для нас.
Нашу узрев хоть раз, уж не поднимешь глаз.
–––
Только как жить?
...все остальное – ложь...

И если вернуться к метафоре зерна, как первопричине и точке отсчета созревания поэтического плода, то будет неизбежным предположение: чтобы прорастали такие зерна, на планете „Поэт” должны проливаться дожди слез, а почва души должна удобряться страстями в диапазоне от радости до печали по вертикали, от ненависти до боготворения по горизонтали и от надежды до отчаяния по всей сфере бытия. Так и есть.

Слезы мои! Вы мои звонари... Как
Благовест для несвященного слуха,
Музыка ваша... Зовете, зовете...
Если бы слышали ваши призывы!..

Ладно, оставим примеры, показывающие какую-то частность в творческом портрете Поэта. Скажем о главном, – о выражении: в глубине каждого стиха этой книги за словами и знаками препинания видан автор с „лица необщим выраженьем”.
Такое „необщее выражение” бывает только у личности, у которой главное „произведение” – сама жизнь. Талантливые бездарно не живут. Они обречены на нестандартную биографию. Важно не само по себе стихотворение, но та эманация, которая его породила, – мистическое истечение творческой энергии. Такая энергия исходит только от Личности.
Кто-то уже сетовал – кажется, Юрий Кублановский – на отсутствие личностей в современной поэзии. Убежден: Марина Матвеева – одна из ожидаемых поэзией личностей. Недаром стихия души ее – полет. Если не удается взлететь, она предпочитает падать – лишь бы не оставаться в подвешенном состоянии. Не исключается и падение в небытие как запасной вариант полета

Давай скорей, дари свои цветы,
пока еще земны мои минуты.
Пока еще не знаю чистоты
прыжка над нераскрытым парашютом...

Стремление к полету дает способность увидеть, почувствовать его аналогию в подводном плаванье:

А я летала.
Истинно, когда
принять за воздух воду, а за крыльев
движения – гребки...

А в концовке этого стиха – открытие, посильное лишь поэтическому уму:

Не велел дышать
В воде нам Бог, чем приказал поверить,
Что истинно летает – лишь душа.
А телу все равно пора на берег.

Но туда, куда однажды взлетит душа, оказывается, уже могут летать и слезы, вызванные красотой и жестокостью этого мира.

Слезы мои... В своевольном полете
В звезды вплетаются ветками ивы...

Спрашивается, а не меньше ли было бы слез, если бы не сомнения в родственных связях своего поэтического дарования с природой таких творческих миров, какова, например, артистическая галактика Моцарта?

Мы – сальери. Жалкие сальери!
Горе струн, проклятие бумаги...
Чистим, мерим. Режем, снова мерим,
рвем, ломаем... Ради полушга
к истине... А гению даетсяп
просто так. Во сне ли, в опьяненье
истина приходит. И смеется
над рожденным в муках „вдохновеньем”
нашим...

С этим не поспоришь, но надо заметить, что там, где речь идет о таких гениях, как Моцарт, – дело не только в степени одаренности и технической оснащенности. Тут следует помнить о той гармонии, которая царствовала в душах этих богов от искусства. Они жили в ладу со своим „Я”. Они не боялись быть счастливыми, когда удавалось.
А мы?

Оттого нам, маленьким, и плохо,
Что всю жизнь боимся хорошо.

Однако, поэт не может не понимать, что постоянно пребывать в сознании своего „сальеризма” – не продуктивно. Нет, „жалкие сальери”, которым имя – легион, не способны на такую силу убежденности в своей правоте, на такую страсть в обороне своей позиции:

Хотите выбросить стихи? Бросайте!
Езжайте в Графоманьевский Посад
Слюнавского района.
Только – знайте:
Так чувствую –
и буду ТАК писать!

Всем , и, в первую очередь, художникам-поэтам еще раз советую поближе познакомиться с творчеством Марины Матвеевой. Хотелось бы, чтобы у ее „...слова толпился народ и немо // верил и исцелялся, чтоб заболеть...”  
Но тут опять возникает вопрос о читателе, достойном поэта, равном ему по силе переживаний, по способности подключаться ко „всемирной сети” высокодуховных интересов и запросов. Или торжество рыночных отношений, царящее ныне во всех сферах бытия, уже истребило в человеке все, кроме жажды материального преуспеяния, сделало из него ненасытного потребителя только осязаемых и лишь денежными знаками измеряемых ценностей? Поживем – увидим.

P.S. Думаю, читатель давно понял, что перед ним не критическая статья и не рецензия. Стихи Марины Матвеевой послужили мне поводом для спонтанных размышлений о природе и судьбе поэтического слова, – рассуждений на фоне эскизного портрета одного из новейших мастеров стихотворной речи. Об этом мастере будут написаны не только статьи, но и книги, – о звукописи, о стилистике, об анатомии и метафизических аспектах ее стиха, о находках в области рифмы, о зоркости ее взгляда, о музыкальной природе ее слуха, – это все дело специалистов по препарированию поэтической ткани, – будущих Жирмунских, Гаспаровых и Эткиндов .
Если у меня есть будущее и если никто из специалистов-стиховедов меня не опередит, постараюсь написать – пусть не книгу, – хотя бы брошюру под названием „О любви к стихам Марины Матвеевой”
Здесь же моя задача – привлечь внимание к новому объекту в пространстве поэзии, стараясь убедить всех и каждого, что это не какой-нибудь „искусственный спутник”, но живое, природное, с незаемным свечением „тело”. Какого масштаба – покажет время.
Если же принять во внимание тот факт, что Марина Матвеева является победителем ряда поэтических конкурсов, в том числе даже конкурса среди поэтов СНГ „С веком наравне”, то может показаться, что я ломлюсь в открытую дверь. Но поэта мало назвать лауреатом. Ему надо обеспечить существование, достойное его дарования. Подлинные таланты – люди не от мира сего, но этого мира жители не святым духом живут.
Впрочем, на все воля Божья и иногда Фортуна улыбается и служителям Муз. Хочется надеяться, что такая улыбка воссияет перед лицом автора книги „ТЕОРЕМА СЛОВА”.
                                                                                                           Керчь