Попытка развёрнутой рецензии  

                                        Двигаюсь в том направлении, где
                                          музыки больше и ближе к звезде,
                                          по небу вольно бегущей.
                                          Я от земли отрываюсь, пока
                                          ночь на дворе и дорога легка
                                          ветреным и неимущим.
                А. Белоус      1
   Прочёл я книгу харьковского поэта Александра Белоуса «Над облаками» и засомневался: а почему, собственно говоря, «над» облаками, если надо бы – «под»? Кто-то, может быть, и не обратит внимания на этот нюанс, а я, привыкший к поиску разнообразных оттенков слов и, соответственно – смыслов, вот взял да призадумался. Объясню, из чего исходил. Дело в том, что «над облаками» – это всё же как-то запредельно, а «под облаками» – приземлённо. Именно эту приземлённость (наряду с космическими и романтическими порывами) явственно и ощутил я после знакомства со стихотворениями, помещёнными Александром в свою книгу. Сам поэт называет их просто «творениями», отбросив приставку «стихо-». Как автор, имеет на то полное право, очевидно чувствуя, что так будет правильнее. В самом деле, на первое место выступает изначальный смысл – творить: созидать посредством живого слова свой личный макрокосм, в котором непрестанно пульсирует упрямая мысль познания.

    Говоря о приземлённости, я не вкладываю в это слово отрицательного значения, но имею в виду способ постижения действительности, для А. Белоуса вылившийся в стихословотворчество. Стихосложение – такая же художественная форма восприятия и переработки информации, как и другие виды искусства, и если бы автор не нашёл эту форму, то обязательно пришёл бы к некой другой – не словесной, а, может быть, изобразительной. Причём, уверен, его картины были бы очень похожи на его стихи, тяготеющие к авангардным направлениям, вроде кубизма, дадаизма, футуризма, etc. По крайней мере, впечатление после знакомства с творениями Александра у меня именно такое. Много динамики, игры воображения, грёз наяву. И везде – ощущение города. Хотя немало в книге и текстов, относящихся к пейзажной лирике, где зримо присутствуют лес, парк или сад со своими обитателями на фоне плавной смены времён года. Даже в прекрасном по оптимистической наполненности (однако, как по мне, многословном) стихотворении «Мы пошли за земляникой / в лес сосновый утром ранним…» за всеми красотами просматривается взгляд горожанина на них. С его сознанием, замусоренным обрывками газет, в которых – разговоры о политике, «…суета и мираж, / да запах закусочных пряный. / Квартира. Машина. Гараж», «Безотчётно сознание фиксирует улиц фрагменты…».

   При строгом отборе можно выделить стержневые, программные произведения, где автор чувствует себя раскрепощённо, а значит – естественно. Я для себя отметил вот эти: «Весенний кроссворд» (а лучше – «крестословица», точнее б дух передало!), «Август воспоминаний», «Зимний калейдоскоп» (а я бы назвал – «Зимняя феерия»), ну и сюда можно добавить «Октябрьский семерик». Кстати, возвращаясь к названию книги, – строка из этого последнего творения и дала ей название: «Есть жизнь над облаками в любые времена». Возможно, в контексте этого смысла, А. Белоус и прав, но не нужно забывать, что встречают всё же, по одёжке, и первовпечатление многое значит в дальнейшей судьбе художника и, соответственно, его творческого продукта. Не каждый читатель захочет потом возвращаться к уже сложившемуся стереотипу, чтобы переосмыслить его.

     Так вот, в вышеназванных произведениях Александр интуитивно вышел на тропу своего стиля. Чего-то подобного я ещё не встречал. По крайней мере – в последнее время. Будет ли он продолжать работать в данном ключе – его дело, но то, что угадывать его будут именно по этим образцам, – для меня бесспорно.

    «Весенняя крестословица», то бишь «кроссворд», – это вполне оригинальный сплав верлибра с былинным сказом, эпичность повествования спаянная с рефлексиями этакого записного простака Емели. Слияние современного лирического героя и сказочно-былинного. Так и представляется: вылез мужичок после зимней спячки из своей берлоги, шапчонка набекрень, пятернёй затылок скребёт, мутный весенний воздух вдыхает и суесловит в своё удовольствие: жизнь то добром, то лихом поминает. И припоминает, чего за это время из СМИ наслушался-насмотрелся-начитался да из околоисторических книг нахватался. «Возможно, у меня на губах молоко не обсохло, но должон же кто-то слово молвить». Вот и молвит, сам с собой бормочет, перемалывает извилинами всю эту чепуху нездоровую, а живое начало пробивается, когда он на подмогу сказку призывает: тут и Илья Муромец появляется, и Топтыгин, и Жар-птица. Только вот супружницы Василисы Прекрасной не хватает, хотя здоровое мужское естество требует продолжения рода… Вроде бы, логично начавшись, завершается это творение неожиданно. Будто надоело мужичку бормотать, махнул он рукой – как же, не до вас теперь, я, можбыть, свою Василису-то встренул – и оборвал свои речи. Вдумавшись, понимаешь, что этому потоку сознания и не нужна никакая точная концовка, поскольку фактически и завязки-то не было. И выходит, что кроссворд больше на шараду похож или на китайский ребус…

    Для меня в этом показательном образце белоусовского творчества интересно то, что Александру удаётся здесь балансировать между шутовским безвкусием, раёшничаньем и – нормальной, естественной художественностью. Кажется, ещё немного в сторону – и будет глупо, нелепо, бессмысленно. Кажется: да что же это за псевдоумничанье такое?.. Но, учитывая социальное положение (Емеля-дурак) лирического героя и фантасмагоричность его восприятия, всё закономерно становится на свои места. Разве главный герой претендует на что-то сверхординарное? Нет. О чём же он бормочет? Как будто – ни о чём существенном, ни на что особо не претендуя. Чем же он тогда нас подкупает в положительном его восприятии? А именно этим: естественностью, движением мысли, формой подачи материала.

   Основные сюжетные линии, намеченные в «Кроссворде…», А. Белоус развивает далее – в «Августе воспоминаний». Сбросив маску мужичка-простачка, лирический герой предаётся воспоминаниям «с высоты» своего тридцатилетия, как бы между делом намечая дальнейшие векторы восприятия действительности. Чем дальше, тем настойчивей пробивается его тяга к публицистике. Критику существующего порядка вещей в отдельно взятом городе, государстве, он переносит на глобальный уровень («Октябрьский семерик»). В итоге («Зимний калейдоскоп»), делает попытку не просто обличить кричащую несправедливость, а выработать уже некую свою философию, своё отношение к мировым политическим процессам в целом, своё понимание поэтического долга, как-то не увязывающегося с долгом «ментовско-государственным», о котором он постоянно напоминает читателю и себе:

Мне – обладателю всененавистной ксивы –
дороги вымирающие слова «совесть» и «честь».
Презираю нечистых на руку начальников,
погрязших в процентах лживых…
Честные – есть!

     Причём всё это у него происходит на фоне своего бытийного пространства, пусть небольшого, ограниченного родным городом, «оперской» работой, гулкими вспоминаниями, личным жизненным опытом, подкрепленным «любовью к прекрасному» (литература, живопись, музыка, etc). Показательно «Вечернее размышление о чёртовой дюжине», где он собеседует с Босхом, Врубелем, Гоголем, Дали, Достоевским, Чайковским и другими. Он не кривит душой, не пытается приукрашивать действительность, а говорит то, что думает. И оттого поневоле ему прощаемы даже заблуждения относительно природы некоторых вещей. Понимаешь, что автор находится в постоянном творческом поиске, который должен привести к существенным результатам.

    «И вновь меня по инерции / несёт неведомо куда».

     Александру хочется сказать как бы всё и сразу, но уместить слишком многое в небольшие стихоповести – задача сложная даже для опытного мастера. И применяемая им композиционная форма «потока сознания», хоть и нормально смотрится, но не всегда оправданна. Нельзя сказать всё сразу обо всём. Возможно, поэт догадывается об этом и в «Зимнем калейдоскопе» уже не так рассеивается, сфокусировав канву сюжета на зимнем пейзаже и размышлениях о бытии и творчестве.  

   2
    Сергей Шелковый во вступительной статье к первому изданию книги А.Белоуса «Над облаками» точно определил основное авторское кредо – «Приближение к рапсодии». Обратившись к словарям, проясню суть: «Рапсод – странствующий певец в Древней Греции, в широком смысле – певец народно-эпических песен, сказитель. Рапсодия – песня рапсода, второе значение – инструментальная или оркестровая фантазия на темы народных песен и плясок». Ну что тут ещё довыдумывать?! Всё сказано точно. Да и цитируемые С.Шелковым строки А.Белоуса подмечены и выхвачены метко.

    И ведь действительно, есть в творческом портрете Александра что-то от городского лирника, этакого современного кобзаря… Умствующий бродяга (с учётом его биографии!), поющий о том, что видит, публицистически призывающий к диалогу. Хотя тут нужно отличать интеллектуальность от интеллектуальничанья. Начитаться серьёзных, мудрых книг и потом вставлять умные слова к месту и не к месту, особенно в нежную ткань стиха – для этого необходим такт, чувство меры, чутьё к слову. Новую эпоху невозможно прочувствовать, а затем передать в литературе без «новояза». Ведь язык бесспорно отражает ментальность народа. Но думается, что вполне можно обойтись без «вирулентного асфальта», «бионегативности», «временного континуума» и прочих подобных «наукоёмких» определений.

    Стремление А. Белоуса сделать свой новояз, выработать «неповторимо-повторимый» стиль – похвально, но стоит ли увлекаться словоформами, которые не проясняют, а наоборот, затеняют смысл? «Урбанонечистоты», «вице-площадь мира», «грёзобальные пульсации», «эвристическое утро», «центростремительные категории», etc. Лично у меня (как искушённого читателя) эти словосочетания вызывают чувство отторжения из-за своей неестественности, надуманности. Конечно, интересно следить за тем, как Александр увязывает воедино архаизмы, диалектизмы, авторские неологизмы и прочие -измы в нечто единое, и я надеюсь, что в этом кипящем «бульоне слов» зародится новая жизнь, новый стиль. Тем более что предпосылок этому – хоть отбавляй. Главное – избегать банальностей, неясностей, безвкусных метафор. Кстати, в «Зимнем калейдоскопе», сильном произведении в общем, банальные частности, где поэт как бы примеряет на себя роль вещателя истин, портят впечатление. И тут не спасает даже маска простачка-мужичка, то снимаемая, то примеряемая. Переход от раёшности к псевдонаучным определениям неестественен. «Сонмище индивидуумов с патологическими / отклонениями заполонили искусство и творят / такое, что хоть стой хоть падай», «Поэтов, создающих новое, немного, но именно / они указуют человечеству путь к прогрессу…». Невразумительно-тривиально выглядит и перечисление странных истин, вот некоторые: «Мироздание – послание, чтоб не сойти с ума, <…> Поэт – творец нового / Надежда – звонок в будущее…»

    И раз уж начал о неудачных моментах, назову ещё некоторые из разных стихотворений. Их немного, но Александру стоит обратить на них внимание. «На улице безветренно-безлюдной / я целовал твои глаза безумно…», «Очи взметнулись в разгул синевы», «Там, где мерцали расплавы чудес…». Образы здесь размыты, и авторская мысль, отдавая бессодержательностью, просто теряется.

    Но лично для меня очень важен тот факт, что А. Белоус, в отличие от многих современных «литераторов», пишущих как Бог (или бес) на душу положит, работает над словом и понимает, что только работой можно добиться существенных результатов как в композиционном стиховом построении, так и в художественном плане. Примеры удачного применения художественных приёмов лучше всего видны в его лирических рифмованных текстах. Тут на фоне запоминающихся метафор – успешные эвфонические решения, приправленные иронией и самоиронией; искрящиеся, похожие на экспромты, зарисовки природных явлений. «Метались молнии-газели…» – всё стихотворение хорошо аллитерировано, оптимистично, светло. Это же можно сказать и о «Скоро осень зажжёт колоссальный костёр всесожженья…», «День степенно прощался с проворной рекой…», «Простыми словами про лес предосенний…», «Полгода назад Ты к другому ушла…». В этом ряду особняком стоит картинка-зарисовка, до краёв наполненная зимней экзистенцией  «Кто бедный, а кто богатый – становится ясно…». Его можно даже назвать зарифмованным журналистским репортажем со своеобразным построением строф, с совмещением высокой и низкой лексики. С запоминающейся «девушкой с чувственным ртом» на фоне суеты небытия.
Не буду повторяться, а назову отдельные удачные, на мой взгляд, строфы и строки, в которых автор  также успешно проявляет диапазон своих литературно-художественных приёмов:    

На асфальте растянулись черви,
пахнет клейким мускусом листвы.  
---
К реке звенел взволнованный поток,
творились в атмосфере перемены,
и распускался радужный  цветок
небес под щебет ласточек мгновенных.
---
Воздух подвижен, озонист, шипуч.
---
…  раздолье
                 для своры шутов и шутих…
---
О Солнцах погасших не плачешь,
когда зажигаешь другие.  

На этом завершаю свою небольшую рецензию и подвожу итоги. Не сомневаюсь в том, что Александр Белоус – поэт ищущий, беспокойный, напряжённо созидающий себя. Также не сомневаюсь я в том, что он делает всё возможное, чтобы его творчество было понято и воспринято другими. Постигая себя – постигаешь человечество. И всё же художник, выговаривая-выписывая своё внутреннее содержание, предлагая читателю выстраданные убеждения, доказывает миру прежде всего своё независимое «Я». А доказательства можно черпать и «под», и «над», и «в» облаках.  

    Февраль–март, декабрь 2008