Александр Сизоненко
ЗАДУМЧИВАЯ ЗРЕЛОСТЬ
О новой книге Владимира Пучкова «На стыке моря и лимана»
Это поистине талантливая поэзия, начиная с заглавия и кончая заключительной строкою. Я прочел ее, не отрываясь…
Не хочется петь дифирамбы, впадать в панегирики. Но как удержаться от похвалы? Ведь я люблю поэзию Владимира Пучкова, удивительно тонкую, сдержанную, порой суровую, как бы отстраненную, но тонкую и нежную! Люблю его интеллект, природный ум и высочайшую образованность, сквозящие в каждом стихотворении, а не только в отдельных находках, как это случается в большинстве поэтических сборников почти всех современных поэтов.
Давно хочу дойти до сути,
отведать соли океана,
но все топчу полоску суши
на стыке моря и лимана...
Кажется, и сейчас вижу лучистые глаза моей незабвенной жены, глядящей на меня со слезами радости и восхищения, когда я, сбежав со второго этажа, взволнованный открытием ТАКОГО ПОЭТА в его предыдущей книге «Вечерний чай», читаю ей именно эти стихи, отмеченные впоследствии премией Николая Николаевича Ушакова, давно ушедшего Поэта, оставившего нам мудрое завещание:
Чем продолжительней молчанье,
Тем удивительнее речь...
Нас, братишка, на мякине не проведешь! Только высочайшие образцы Поэзии и Прозы всю жизнь, с самой юности, теснились в наших душах! Теснятся и сейчас, когда я, лишившись жены, остался один в огромной двухэтажной даче, как Вор в Законе, прячущийся от сыщиков. Или как конокрад - от разгневанных, разъяренных крестьян, которые непременно убьют его за тягчайшее конокрадское преступление. Только прячусь я от тоски и печали по Гале, по родителям и Валентину, недавно скончавшемуся от рака в расцвете сил, по друзьям-товарищам, покинувшим меня в этом не лучшем из миров. Да еще в такое ужасное время, когда все мы поставлены на конвейер вымирания ради процветания пресловутого «Золотого миллиарда»!
Но какая чарующая красота и поэтическая свобода в новой книге В.Пучкова! Какие яркие и запоминающиеся образы в каждом, самом малом, стихотворении:
Уже туман днепровский кутал
пласты оврагов и веков,
и золотою каплей купол
свисал с набрякших облаков.
...А где-то на исходе дня
под солнцем вспыхивали склоны,
и мчались огненные клены –
как будто кони от огня!
Удивительно выразительное, предметное и яркое изображение! Почти, как у Фета:
Ласточки пропали...
А вчера зарей
все грачи летали
да, как сеть, мелькали
вон над той горой...
Впрочем, долой литературщину! Долой самоё литературу! Только живая жизнь, простота и предметность материального мира, из которого - и лишь из него! - рождается истинное чувство, подлинное, а не вымученное или притворное настроение! Именно по такому принципу создан «Тихий Дон» - я это только сейчас почувствовал и по-настоящему осознал, редактируя его украинский перевод, вникая в лексику и фразеологию великого романа, а не только в его содержание. В «Тихом Доне» - ни единого лишнего или проходного слова! Это бывает только в Высокой Поэзии!
Подобному принципу следует и В.Пучков. Берем наугад первое попавшееся стихотворение:
Уходи, покуда снег не выпал!..
Я сегодня руки разниму:
уходи, покуда не засыпал
он тропинку к дому моему.
Уходи, любимая, смелее
и скорее, потому что нет
ничего печальней и больнее,
чем увидеть твой отсюда след.
На мой взгляд, лучше было бы заменить «отсюда» - словом «последний»: было бы изящнее, выразительнее и непоправимо печальнее. Не так ли?
Здесь чуть-чуть попахивает Буниным, его стихотворением об ушедшей женщине, оставившей у крыльца след своего каблучка на взбухшей от дождя тропинке. Именно эта деталь больше всего поразила меня в той давней, известной, очень личной Бунинской поэзии. А все, кто восторгался ею или только отзывался о ней, останавливали почему-то внимание на строке: «Хорошо бы собаку купить!», подчеркивая поразительное, тягостное одиночество поэта. Но это я так, по ассоциации. Нельзя сравнивать Бунинское и Пучковское стихотворения, т.к. стихи Владимира лишены подражания! Они ярки и самобытны именно образами и характерными приметами современной Николаевщины и Юга Украины! Чего у Бунина нет и в помине. Он всю жизнь, за редчайшим исключением, пел родную Орловщину, ее помещичьи усадьбы, поля, перелески. Что в поэзии, то и в прозе: «Ах, барин! Улетели журавли...» - плача, говорит ему в его рассказе о храмовом празднике распластавшийся посреди дороги молодой красавец-однодворец. И эти слова услышала вся Россия, услышали Толстой и Чехов! И Бунин стал академиком.
Так что дай нам Бог побольше не только запахов, но и влияний такой истинной, а не придуманной или вымученной поэзии, от которой сейчас не продохнуть!
Я уже писал о стихах В.Пучкова в своем предыдущем эссе, помещенном в этой книге. Благодарю за это внимание и автора, и редактора-составителя. Отзыв этот люб мне и сейчас. И я рад, что написал тогда о стихах В. Пучкова, оторвавшись от работы над Книгой Талантов - «Не вбиваймо своїх Пророків!». И даже успел включить то эссе о поэзии близкого мне по мировосприятию  Владимира Пучкова в свою книгу любви и раздумий о нашей - русской, украинской и зарубежной литературе. О великих Мастерах, Предтечах и Учителях наших.
Меня и сейчас завораживает предметное, реалистическое изображение родных мест - отрады моей исстрадавшейся души. Это изображение запечатлено не только в образах, но и воплощено в идиомах - устойчивых поэтических словосочетаниях. Например: «Кряхтят хутора, отрываясь от зимних лежанок»; «Немого придурка жалели рыбацкие вдовы»; «Город - рядом. А здесь - огород»; «Корениха вросла корневищем в кособокий заречный обрыв».
Какие емкие, полновесные фразы, какие яркие образы? Или: «Ты зачем - бормочу, - Корениха, по ночам будоражишь меня?».
Пройдет время, забудутся наши имена и лица, а эти стихи, полные любви к родным неказистым местам, запомнятся надолго и останутся и после нас - вот что такое настоящая, подлинная Поэзия! А то вдруг в интеллигентные, изысканные пучковские строки врывается что-то неожиданно бандитское, хулиганистое, зато приметное - о той же Коренихе, например:
Палисадники пахли любовью,
поновжощиной пахла любовь.
И это отнюдь не унижает поэзию, а «оживляет» ее, индивидуализирует ее, делает более яркой и зримой. И - еще более запоминающейся!
Я уже говорил раньше, но и сейчас повторяю, подчеркиваю, напоминаю самые любимые стихи Владимира Пучкова - пусть они запомнятся и вам, дорогие читатели:
Зовя в моря, трубят турбины!
Но как ни рвут они поводья, -
темны и сумрачны глубины...
Кипит живое мелководье!
Мало кому удается найти, изыскать и открыть такой меткий и запоминающийся пейзаж. А вот четверостишие, не покидающее меня с прочтенья предыдущей книги:
Век велик - мечта о малом:
кто в ответ аукнет, если
проповедников - навалом,
исповедники исчезли?..
Какое горькое умозаключение! Сколько дум передумано? Сколько огорчений испытано, прежде чем вырвалось из души, как стон. Но что же это за душа? И как же ее не полюбить? Как не искать встречи с этим Человеком?
Нет, не зря, не случайно ранние стихи В.Пучкова печатались в самом модном и престижном журнале «Юность»! Там отбор был жесточайший! Туда ломились, я помню, все москвичи, все ленинградцы. А отобрали стихи... николаевца! Значит, поэзия В.Пучкова уже тогда пробила брешь в том элитном издании «для избранных». Ибо отклонить эти великолепные стихи не смог даже «Валюн», как любовно называли между собой редактора журнала «Юность» Валентина Катаева постоянно печатавшиеся там Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Булат Окуджава. Невзирая на кастовость и даже некоторую «закрытость» престижного издания, стихи Владимира Пучкова преодолели снобизм и столичную заносчивость московской «золотой молодежи», мнившей себя гениями! И их авторитетного наставника.
И, в заключение, еще несколько слов о поэмах. Они поражают изысканностью стиля, глубиною мышления, глубоким осмыслением нашей сложной, противоречивой и жестокой действительности. Но сколько в них любви - не крикливой, не показной, а скрытной, как бы застенчивой. Хотя бы о той самой Коренихе, написанной, кажется, не рукою, а сердцем:                          
Зарастают обрывы... Не мучай -
берега не смыкаются встык!
Я давно позабыл твой дремучий
колдовской конокрадский язык.
Вот вам уже не только портрет, но и характер Коренихи! Не могу удержаться от дальнейшего цитирования, где в великолепную русскую лексику Владимира Пучкова вдруг (и особенно к месту!) врывается украинская речь, украшая и конкретизируя его поэзию, придавая ей здоровый и свежий аромат, местный колорит:
Погребала тебя завирюха,
на костях зеленело былье...
Но ночами я чую, старуха,
корнесловное эхо твое.
Набрякают сады, а мозоли
землеродного клубня темней,
и гойдается месяц в подоле
меж босых корчеватых ступней.
И усталость на берег кренится,
оползая, как тень от горба...
Ой, стоит под горою криница.,
над криницею (никнет) верба..
Тут я делаю «злочин» (преступление!) - вставляю недостающее для ритма слово, т.е. вторгаюсь в святая-святых авторского замысла и права. Но мне кажется неуместной и неоправданной эта умышленная сбивчивость ритма, его оборванность, без малейшей надобности! Выглядит это как игра в формализм, абсолютно противопоказанный всей простой, совестливой, искренней поэзии Пучкова!
Извините, пожалуйста! Но я не мог удержаться от соблазна «подправить», восстановить ритм. И даже настаиваю на этом!
И еще одно соображение личного характера: из всех пяти поэм этой книги мне, как ни странно, особенно понравилась модернистская (!) киноповесть с проблематичным названием «Переход». Только, ради Бога, не подумайте, что это неожиданное и вряд ли мотивированное предпочтение вызвано моей привязанностью к кино, взлелеянной да выпестованной десятью годами работы в сценарном отделе киностудии имени А.П. Довженко. Отнюдь! Киноповесть привлекает именно разорванностью сюжета для более полного отражения душевного состояния, внешне не выраженного, почти неуловимого настроения героев. В отличие от предыдущего возражения, здесь это абсолютно уместно и оправданно! Именно такой стиль присущ сложнейшему, образному и лаконичному жанру киноповести. А то и киносценарию.
А вообще, какое счастье, друзья мои, встретить по настоящему талантливого, одаренного, умного и честного человека в наше смутное, разорванное и как бы перевернутое время!
Великое счастье Николаева, что в нем живут и работают два таких самобытных и разных поэта - Дмитро Креминь и Владимир Пучков!
Сознает ли, ценит ли это редкое явление забывчивый, ветренный и высокомерный Николаев? Что ему до поэтов, если уж давно не строятся на его стапелях корабли? А только, как недавно писал о Николаеве Дмитро Креминь: «Прощай, мое місто, де плачуть старі адмірали...».
Вместе с ними плачу и рыдаю и я - за погибающею Адмиральской и корабельной славой Николаева, за моей «малой родиной», опустошенной непродуманными реформами, за заводской молодостью и пропащими друзьями, ушедшими, как говорится, в мир иной.
Оттуда ведь не возвращаются, нет...
Конча-Озерна - Киев,
23 июня 2008 года.
(Николаевская областная газета «Южная правда», 22 июля 2008 г.).