Когда я вылажу из ванны ваниной,
похожей на полый обломанный клык,
я напоминаю жемчужину, дозревающую в раковине,
приближающуюся к часу пик.

И, закутавшись в полотенце махровое,
почувствовав силу в скрестилищах фиг,
выжимаю Историю – гальку, которая
отшлифована пыльными волнами книг.

Их было пятеро. Один цвел клюквой или морошкой,
другой – льняным раздольем степи.
Их было шестеро…Но какая морока
ворошить память генов, которая спит!

И тогда, разбивая фальшивого неба кости,
я кричу в горизонта осклизлый жгут:
«Дайте мне факты! Не газетную плесень киосков,
дайте мне факты, которые даже сердце сожгут».

Помню продажную пыльную глину
фантазерки-торговки, замотанной в лён,
что душа уроженца рябиново-русой равнины
разлагается на колокольца и звон.

Вот и слушая звон проснувшейся мартовской рощи,
постепенно доходит до высохшего ума,
что когда-то количество избранных превосходило площадь
качественного дерьма.

Вы, холопскую рожь увидавшие косами
молодой пятнадцатилетней жены,
господа синеглазые, златоволосые,
вы теперь не нужны.

И, пока не созрели душистые сливки и пенки
закипающего молока,
как быка молодого, поставили к стенке
и свинцовую меру всадили в бока.

Стеариновый дождь отбивает горошины
и из глины корявые пальцы видны.
Господа синеглазые… молодые… хорошие,
вы теперь не нужны!