Щелкоперы и возвеличенные во литературе,
ничтожные черви в миру,
вспомните обо мне, несчастной трубадуре,
когда я умру.

Вспомните, что была я отмечена божией искрою,
русым золотом разбежавшейся по волосам,
и что слишком бабистой и голосистой
(в смысле голой и громкой) приходила я к вам.

Вы улыбались. Вы слюной истекали от зависти.
Только мне опостылела ваша бездарная рать.
Я спускалась в подвалы – и сердце свое в окровавленной завязи
всем голодным и сирым давала в горячих ладонях держать.

Перошелковые, найдите десять отличий:
вы гремели, мой голос обычною правдой звенел.
Но звучание новое – это еще не величие
и метафора меткая – это еще не предел.

Нужно быть… Впрочем, нужно ли? Мои безнадежные опусы,
а не ваши на все пуговицы застегнутые стихи
любят люди. И становятся, словно ангелы розовые,
в мои строки свои отпуская грехи.

Легким перышком свечки, тьму подпортившим в комнате,
я по миру пойду, свою не теряя суму.
Сочинители благородные, помяните меня, вспомните,
когда я умру.

И не то, чтобы смерть моя будет чем-то особенным:
вы прочтете о ней в двух словах на страницах изданий больших.
О, мои стихопряды, вы – трупы на ногах полусогнутых.
Умереть в вашем мире – это значит однажды ожить.