Опять к моей жизни притрахалась курица,
метя бузиной огородов дворы.
Не надо мне каши – тем более гурьевской –
на стыке Монмартра и Гната Юры.

Но ей, недорезанной, лишь бы я путался
в своих документах, стихах и цехах.
Я сам угощал однокашников тупостью,
пока не иссяк и не стал усыхать.

Куда убежать, чтобы клуши не клеились?
Нелепый вопрос после скромных утех.
Потом, ясен пень, плодородная ненависть
кидается гирями по лепоте.

Хохлатая дичь с постулатами носится,
срывая короны морковным зонтам.
Надейтесь, что яд лепестка фаленопсиса
программа задаст, если я не задам.

Пока будут думать, что птица матёрая,
народ не поймёт, где добро, где подлог.
Спина моя пела; когда ж я натёр её,
всё творчество смертью раба полегло.

Дороги зовут – а куриное зрение
посмеивается в размытую даль,
и гнева богов эмбрион преждевременный
крупинки коррозии шлёт на дюраль.

Бульон не спасёт, потому что их тысячи
в одном лишь дисбате при жабьей бахче.
«Так будет не вечно», «пройдёт» – всё отписочки
свиная холера разведай зачем.

А чтобы себя унижать ради этики,
расписанной когтем по мокрой траве –
погон на мне нет, но в нагрудной отметинке
отчёт на всю жизнь о моём существе.