Все, для кого мой скворец беззастенчиво пел,
резво прильнули к иных интересов толпе.
Понял я это из форумов и дневников.
Понял, что я от мейнстрима теперь далеко.

Коль доживу до движухи – приду, помолчу,
вспомню, как жали надёжную мне – хохмачу
в годы, исполненные раздолбайских услад,
где ещё пальцы ребят не впивались в приклад.

Вместо тирад про еду – плеоназмы про долг,
вздохи о том, что какой-то тиран не подох…
Я собеседника знаю. Но знаю другим:
это был мальчик из сказки, почти андрогин.

Свёлся с каким-то вселившимся в город полком,
стал контролировать сени мои и балкон,
а ключевое – на мальчика стал непохож:
вместо забав на уме – территорий делёж.

Я в своё время его не настроил копьём
против подошв на педалях в гераклов объём,
звукоснимателя в скользкой бороздке иглой –
да и всего, что за эти века напрягло.

Социум – смог. И теперь на последних ролях
репертуар мой про рвущихся в небо орлят:
дело ж не в качестве рифм, не в узорах словес –
в слаженном единодушии дойных овец.

Буду стихи свои птичьи читать облакам,
голос просевший с балкона гоня до Балкан –
может, услышат оставшегося при своём
души, не сползшие в пропасть с китов аксиом.

Я и сейчас среди мальв – самый белый нарцисс.
Вновь запоют, не сменив оперенья, скворцы,
а покидать перекрашенный свой пантеон
впору без чадр, потому что ковид отменён.