Она на меня ни за лень, ни за дурь не бычилась.
Как следствие – я до того разговора был с ней учтив.
И вот надоело списывать на старческую забывчивость
«со старым новым зачатием!» и прочий речитатив.

Жил как-то паренёк. Пытался надуть матрас,
увещевая воздух по-доброму не улепётывать.
Пять минут изводился. Пятнадцать. Час.
Но губы отнимет – и свист заглушает пургу пулемётную.
Половину волос растерял, пока хотел по-хорошему.
Силилось вешнее солнышко, помогали птички,
он его ублажал какао, соком, мороженым –
а оно прорывало всё, окромя затычки.
Разозлился, захлопнул, отёр многодневный пот –
и с тех пор по зелёной реке полулёжа плывёт
да поглядывает, едва контролируя импульсы,
чтоб дыхание драгоценное водяной не выпустил.

Я же этой обросшей сервизами пенсионерке
тридцать три января говорил «Матильда Маратовна».
Не до самых глубин оценивал блюдца и серьги,
но в целом стихами как мог, так её и радовал.
Как надоел поздравлялок кондовый пафос,
выгавкала уже бы и связка речных червей;
там – едва начинают клуши носиться с Пасхой –
помнится гнев мой всем, но только не ей.
Втолковывал нюансы
дней лишних юлианских –
по косточкам проглоченной нелепости…
Спустя двенадцать месяцев – как следствие:
«Со старым новым ходом!
Со старым новым йодом!
Со старым новым сбродом!» –
как блядь под кукловодом…
– Мотя! –  цежу сквозь зубы. – Альцгеймер близко? –
и сдулась старуха, и лишь пацан на матрасе
кричит: «Она же не воздух! Красавчик! Умей палиться!»,
тут же проверив пробки, что буйных русалок дразнят.

От тех, кто ещё раз забыл, что и когда кого ранило,
беги, уникальная личность, в свой дворик с тугими качелями.
То ещё не геройство – макать собеседника в правило:
история любит помнящих яркие исключения.