Сам не знаю, как оно работало –
но оно работало, как часики.
Ну скажи: при чём мигалка к ротору?
Вычисляйте, братцы, да не чахните.

Жил тем, что будет дорога – солнечная, моя.
Ритм задавала картинка с контрастом ракеты и фуги.
Жёрдочки знали – каждый свою – филькины кумовья
и не мешали врубать на дороге включаемое на досуге.
Потом оно, как через шнек, трансформировалось в стихи,
да на таком разводящем тучи по норам подъёме,
что миловидных лужаек сдержанный малахит
вслух намекал: катайтесь сами на автодроме.

Звал к себе пассажира из новой Робинзонады –
светленького душой, с веснушчатым дежавю…
Не на бенгальские горки, но чтобы пробрало знатно,
пока я двойную мяту за три моста дожую.
И что написал – всё помнил. Шагал и буквально пел
о неподдельном восторге пятничного братишки.
Складывалось само – в камнях, в песчаной крупе
произведение ангелов, стадным линейкам претивших.

Пусть разбираются в этом психологи светлых эпох.
Нынешняя – какая-то подпорченная червями.
Разыгрывавший братишку не бросил мне соль в компот,
не выжег брусничных троп, где с Вовкой прошли вчера мы –
он просто решил, что я не справлюсь на вираже,
а сам он три форы даст неведомому пирату,
но знаете – я не лелеял сценария с парой жертв.
То нынче осваивать новое – на смех протекторату.

…Сыр голландский, колбаса пилотская
пахнут Зурбаганом подозрительно.
Вот проснётся Славик, память схлопнется –
что-то да сплетётся в герб наития.