Закудрявились пышные ветви акации,
медоносными рамками ставшие вдруг.
Как муслиново-ласковый век девятнадцатый,
я смотрю этот соком налившийся луг.

Шум разжал свои цепкие узкие пальчики,
бросил клещи шоссе и бетон пустырей.
Забелели в зыбучей траве одуванчики,
будто шарики мыльных смешных пузырей.

И тропинки не слишком-то ровная клавиша
всё хранит чей-то след, не истёртый дотла.
Словно горстку фиалок набравшая барышня
только-только вчера здесь украдкой прошла.

Не смахнула румянец хитрюга-бессонница...
Над головками мелких душистых цветов
полукружьями крыльев выводит лимонница
строчку ловко подслушанных нежных стихов.

Крепко сбитое облако кажется мельницей
или низеньким домом с печною трубой.
Ах, неправда, что время немного замедлилось.
Может, стало оно ненадолго собой.

И цветёт, и цветёт на пригорке акация,
вся в корзинах с макушками хлебных краюх.
Как отживше-несбыточный век девятнадцатый,
я смотрю этот соком налившийся луг.