Вышел во двор – одуванчиков тьма;
хоть один напоказ бы пах!
Вырвался, будто бы из-под ярма,
но – навстречу плацдарму плах.
В яблоню майскую шнобель сую –
пожимаю плечами щёк,
голову, словно совсем не свою,
зовя на отходнячок.

Мусорный бак, распускавший амбре
до четвёртого этажа,
нюх мой за вытянутые тире
в мёртвой зоне башки держа,
может, кому-то, как прежде, вонял,
а меня напрямик смешил –
смех барабанил по звонким камням
дробью ушной лапши.

Вон амбразура Берлинской стены –
перехваченный вход в метро.
Он был свободен от правил весны
неотвязных ковид-матрон.
Куча маршруток – а мне всё равно
что намеренно ни одной:
вот уж сурки из проплаченных нор,
не пахнущие казной.

Смело врубай восьмитактовый ход –
и хоть в Бортничи, хоть в Ирпень!
Кто-то из встречных тактично чихнёт,
но уже не в твоей толпе…
Там и акаций полно вдоль путей,
и картофельной шелухи –
пой и ликуй, весёлый шахид,
покуда не запыхтел.

Думай, отступник, выцеживай прок
из любых – с разных звёзд – наград!
Бедность – не старость, ковид – не порок
половинчатых борзых правд!
Ты ж не овчарка, что так важен нюх:
контролируй, чтоб падший дух
целился в нужный квадрат или ромб,
как только пустят в метро.