Зима была протяжной и несуетной,
и на пороше свежей по утрам
он птичьих лапок светлые рисунки
старательно срисовывал в тетрадь.

Следы легко выращивались в слоги,
неслышно распускались и цвели –
он той зимой болел
орнитологией,
недужил связью неба и земли.

Но в письменах своих скрывали тайну
косые с ниткой вязаной кресты –
как храмов неприметные останки
на карте среднерусской полосы.

И был особый вздох или раскаянье,
или прощальный одинокий свист,
когда в конце они
одним касанием,
одним дыханьем уносились ввысь…

Знак звонкой пустоты вонзался в грудь.
Строка тяжеловесная кончалась –
и было там смятенное начало –
свободный росчерк перьев на снегу.

С тех пор его тревожило то место,
то указанье острой кромкой крыл.
Он взрослым стал.
Нашёл иные средства.
Но тайну эту так и не открыл.