По солнцу, близ универсама,
гуляли местные жильцы;
несли грудных младенцев мамы;
иных счастливчиков – отцы.

На паровозике на детском
глотали водку алкаши.
Был необычный день воскресный,
день воскресения души.

Мы шли вперед (и после секса
нам есть о чем поговорить).
Жук майский (или жук апрельский?)
врезался в разговора нить,

назойливо жужжа. А вкупе
с массивом спально-гнездовым
шестою чакрой бледный купол
сливался с небом голубым.

Я, очарованная синим
(он как волшебник, этот цвет),
сказала: «Классный был бы снимок,
жаль, «мыльницы» в кармане нет,

а то бы щелкнула – на пленку».
Но ты, фотограф классный, да,
сказал: «Нет, снимок так, на «тройку» --
ну люди, церковь… ерунда!»

Твоя ладонь – на жатом хлопке
моей юбчонки. В жесте – суть:
поддерживай упругость попки,
а сферу творчества забудь.

Но я сквозь полусферу пальцев
смотрела прямо, шагу в такт
все размышляя, как украсить
унылый снимок, скучный кадр.

И вдруг из модерновой арки,
где «мерседес» жужжал всю ночь,
звеня бубенчиками, тройка
помчалась жадно, во всю мочь.

Три парня в полумайках рваных:
на люд -- свистеть, коней -- хлестать.
И кто пьяней был: кони, парни? --
увы, нельзя было понять.

За камерой, в карман! – там пусто,
одних монеток стертых чернь.
И жизнь, рожденная искусством,
осталась жизнью и…ничем.

Но с необычной синей церкви
как пролился напев-навет:
«Доверься приближенью света;
Свет езмь Любовь, и Бог езмь Свет».

Мгновенье – все вокруг поблекло,
мы шли приниженней стыда
и знали: больше эта тройка
здесь не промчится никогда.