Вот солнце закатилось и Маруся пьет аптечный нашатырь, не вытирает больше пыль с портрета Жан-Вальжана.
Вот солнце закатилось, от нее зеленщики берут на желтую петрушку десятину. Если задник отодвину,
Открой свои глаза, но плещется курносая помещица тропической цивильной лихорадкой, где Тропинин
Кладет ее загар, в непонимании пропорции повинен.
Вот солнце закатилось, и Маруся там, где тень и в массы расфасованный народ
Вплетает стебли в косы, разливает киноварь по темени асфальта.
В каждой щели самобытного бетона муравейник, царь морской и плед.
Приюта для нее, престола, крова нет.
Маруся умерла, и над виском зеленая дыра, и Джонни Депп в тарелке, где фасоль и мёд,
Металла малости сдает, и каплет кислый кетчуп,
И время пальму достает, и никого не лечит.
***
И сердце взыскует не пули, не скрепки простой канцелярской,
Неоновой краской по пальцам, из кожи да меди цветной, не зовут ее больше домой,
И в каждом дворе караоке, и карие пятна не красят луну, в недокуренном блоке нашарит одну,
И транзистор надтреснутой примой внутри заливается, кажется жизнь выносимой.
И сердце взыскует Алешеньку, много цветов, добрых слов и пуховый платок
Оренбургский, как синяя примула возле подвздошья.
Ну разве продал бы китайское я, вот стрихнин или нож я
Вполне подарить бы ей мог на какую-то краткую память,
И в этом саду до призвания горна оставить.
Пускай выполняет нехитрые па под шарманочный морок под ставней.
Алешеньке скрипку и ключ – так история будет исправней.