Это был пример того, как надо делать карьеру,
когда тебе терять нечего, кроме лицензии. Именно такова история
этого адвоката. Он имел проблемы с легкими, ходил на ипподром, пил мадеру,
и всюду за ним ходила его упорядоченная и пестрая аудитория,

то есть клиенты, с которыми он работал, еженощно
они выносили его из последнего бара и несли домой, словно траурная процессия,
и когда он лежал на их плечах, его адвокатские мощи
горько оплакивали все трансвеститы города, устраивая эксцессы,

а когда он приходил в сознание и умирал от усталости, утром
они стояли в придорожной траве и заглядывали в окна,
смотрели на его похмельные выверты, на его судороги,
ждали, когда он выйдет к ним, терпеливо и кротко.

Потому что именно он
вел все их сумасшедшие тяжбы,
отмазывая переодетых политиков и больных проституток,
подделывал их документы, выводил кислотой наколки и спасал от жажды,
лечил бойскаутов от триппера и простуды.

И даже несмотря на то, что все эти процессы заканчивались печально,
и с действительностью у него были отношения сложные,
он всегда втягивался в дела, которые выиграть было нереально,
он говорил – борьба с системой привлекает меня своей безнадежностью.

Конституция, говорил он, ничего не решает,
режим уже давно в своей патоке задыхается,
запомни, говорил он, на самом деле система тебе дверь открывает
только для того, чтобы потом  ею защемить твои пальцы.

Души наших политиков, говорил он – это мясные собачьи консервы,
умереть в этой стране от цирроза – это умереть за свободу,
перестав интересоваться шлюхами,  ты начинаешь интересоваться вопросами церкви,
оставляя все свои трупы и извращения за собою.

Студенты, которые продавали сердца и были связаны с моргом,
матросы, которые в трюмах перевозили пистолеты,
священники, которые в свободное от служб время торговали морфием,
расстриженные аптекари и репортеры, отлученные от газеты,

Все, кто успел занять подобающую нишу в обществе,
от тощего анархиста до биржевика толстомордого –  
его клиенты составляли если не большую,
то, во всяком случае, лучшую часть населения нашего города.

И когда какой-нибудь юный студент медицины, размазывая по щекам
теплую косметику, пот и липкую
помаду, повернув на бок, чтобы, в случае чего, не захлебнулся, клал его спать,
он, прежде чем упасть в сон и премножить свои убытки,

прежде, чем и этот больной клиент оставит его один на один со страхом,
не имея сил досмотреть, как долго он сможет терпеть,
поворачивался за его голосом и его запахом
и говорил в ответ –

давай, возвращайся, иди, куда тебе надо, принцесса,
все равно выпасть отсюда – это то же самое, что выпасть из памяти,
в этой чертовой стране лучше уж быть извращенцем,
чем депутатом в каком-нибудь там местном парламенте.

Все равно, сколько бы я ни защищал вас, стоя до последнего,
сколько бы ни вызывал у них справедливое негодование,
все дело в том, что их стимулирует наше сопротивление,
поэтому и тебя, принцесса, не станет когда-нибудь,

все, что тебе остается –  тепло дыхания
и колыхание легкое, прахом сыплющееся под ноги,
и голос твой от этой тишины холодом схватится,
единственное, принцесса, помни, разговаривая с богом -

ВСЕ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ, МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО ПРОТИВ ТЕБЯ
ВСЕ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ, МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО ПРОТИВ ТЕБЯ
ВСЕ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ, МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО ПРОТИВ ТЕБЯ
ВСЕ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ, МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО ПРОТИВ ТЕБЯ