Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет….
(Афанасий Фет)

***

Палач верит, что если казнить поэта,
то умрёт, не родившись,
как минимум , одно стихотворение,
а если казнить всех поэтов,
то их нерожденные стихи
заполнят собой всю смерть,
и смерть станет мягкой как жизнь.

Палач касается
суши веры и океана веры.

Поэт, пишущий о палаче стихотворение,
верит в то, что оно настигнет миг казни,
и этот миг заполнит собой всю жизнь,
и жизнь станет твердой как смерть.

Поэт касается
дна веры и неба веры.

И мертвые тела убийц сливаются,
и сливаются тела их вер,
и больше нет жизни – есть вера в смерть.
И поднимаясь по восходящим потокам веры,
взгляд хочет стать лучом света,
но свет уже умер– его скорость теперь конечна.
И небо уже умерло – есть прошлое неба,
и умерли и упали звезды – оставив после себя
отверстия в чужом прошлом, заливающие землю верой.
Вера сочится и течет отовсюду, жизнь не успевает впитывать веру,
вера становится плотью слов, панцирем слов.

А мне, спасающемуся в океане веры
на этом панцире, и продавливающем его в мякоть,
остается верить в то, что за этим мертвым небом
и за этими мертвыми звездами
нет ничего живого, потому что,
если бы там был кто-нибудь живой,
то он тоже видел бы мое прошлое,
спускался бы по прогнившим лестницам
в подвалы моей памяти,
заброшенные навсегда, брел бы в них
по грудь в вере, по колено в вере, по щиколотку в вере,
и вот, наконец, когда уже сухо, - он увидел бы меня,
только что ставшего живым,
а потом услышал, бы как моя мама кричит от боли, рожая меня,
а это значило бы, что я как бы прошу у него разрешения быть
и дальше буду идти по вере и плыть в ней и наконец утону в ней
– уже запачканной чужим присутствием и чужим любопытством,
в мире, построенном палачами и воспетом поэтами,
в мире живом только этим живым криком боли».

Эти слова, скрепленные мертвой водой смысла,
Услышал некто, скользивший со мной
по тонкому льду бесконечного дня.
Слова проломили лёд и легли на дно
еще одним камнем отчаяния невысказанности,
ведь дно не пробьёшь, а если и пробьёшь,
то окажешься на горе Мориа.

«Ты знаешь, - сказал некто, - кроме этого живого крика
есть еще одно – суть ухода, ткань ухода.
Прав Фет, - жизнь и смерть, - всего лишь липкие наклейки.
Эта ткань не видна тем, кто залепил ими глаза.
Живая плазма ткани ухода, горит всегда, плавя смысл и веру,
освещает и сам уход и путь к нему, зажигает наше отчаянье
высвечивая нас там, где мы находим друг друга …», -
тлели слова.