Список кораблей
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины…
Осип Мандельштам.
«Бессонница, Гомер…». Ахейские стада.
Елена на руках. Пастух. Влюблённый Шлиман.
В Аркадии – ручьи.
В них − райская вода.
Харон сменил хитон на докторские шлицы.
Бессонница, Матвей… Еврейская жара.
Храпят ученики, не выставив «растяжки».
Он молится костру.
Он чувствует: «Пора».
Огонь, как и Отец, не ведает поблажки.
Бессонница, Тарас… Дороги. Петербург.
Катрусенька с дитём. Безвыходная водка.
Беспрекословный царь.
Бесперспективный бунт.
Чужбина на дыбе. Отечество в колодках.
Бессонница, Роллан… Французское вино.
Фашисты – среди всех.
Попытка бегства в Ниццу.
«Ать-два!» и «Руки вверх!». Советское кино.
И Беньямин погиб в отеле на границе.
Бессонница, Жадан… Бомбёжки. Блокпосты.
Унылые хлопки оглохшей перепонки.
Солдат без сигарет.
Невеста без мечты.
Небесные глаза убитого ребёнка.
Авдеевка, Славянск…Кладбищенский доспех.
Спартанец точит меч и заполняет бланки.
Полвизы − на троих.
Три поезда − на всех.
Ремарковский вокзал. Таможенник-архангел.
Возвышенный галдёж рунетовских писак.
Европа на руках арийского Пуруши.
«Бессонница, Гомер, тугие паруса…» −
Той ночью в три часа
Я ими был задушен.
31 июля 2014 г.
Флажочек (Большая Болотная)
Моей России
Женю убили «сепы». «Наши» убили Саню.
Ницше увидел Бога в лавочке за углом.
Каждому Мандельштаму Сталин грозит усами,
А Мандельштам по миру скачет смешным щеглом.
Вождь возглавляет войско. Волхв освящает требы.
Волк покидает стаю. Варя стоит в окне.
К новому Будде века едет по трассе неба
Желтая Крыса Солнца на Голубом Слоне.
Всякий, в свой рок вцепившись, виснет котом на тюлях.
Путаясь в нитках, мойра, корчится и шуршит.
Злое вино свободы хлещет из добрых тюрем…
Брось «некурить»: «здоровых» мучает рак души.
Ты, как и я, не смотришь в пол и на телевизор:
Нам маяком послужат − дерево, крест и дождь.
− Поговорим об Эко?
Или о панславизме?
Или о той России, где не рождался вождь?
Крик мой − быстрее сойки. Горло на нём, −
как гиря.
Женя и Саня курят у Золотых Ворот.
Ты ещё – не в окопе. Я пока – не в могиле.
Завтра мы ляжем в поле − красных кормить ворон.
В самом финале фильма ангелы дунут в трубы,
Батюшкой Смоктуновским ввысь за собой маня.
Помни, что террористы мины кладут под трупы:
Не подходи – взорвёшься.
Не хорони меня.
Мчи по следам Орфея. Космос тебе − оплотом.
Пушкин ещё вернётся – песни орать в Лицей.
Не собирай трофеи.
Но до Большой Болотной
Мой донеси флажочек − с кисточкой на конце.
1 августа 2014 г.
Моя Антигона
(Трагедия без хора с тремя героями)
Со всех краёв привозят караваны
Дары и пленных твоему царю:
Чечня, Сибирь, Донбасс, Брюссель и Канны…
Царь медлит, прошептав: «Благодарю», −
И щурит очи доброго кликуши,
Тесёмки на клейнодах теребя.
«Подайте мне его святую душу!» −
Жезл поднят.
Взор направлен на тебя.
А над царём – обугленные рамы.
А под царём – учебники в пыли.
Ведь он – твой бог.
Твои отец и мама.
Твоя супруга первая вдали.
И люди говорят, мол, царь – хороший…
Ну, что душа? – Фрагмент небытия.
Но там, внутри, растрёпанным Гаврошем
Живёт твой вечный якобинец – я.
И ты несёшь, как белую ворону,
На двух руках мой хрупкий чёрный стан.
В подвале всех святых в изножье трона
Готовит бомбу местный хулиган.
Ещё чуть-чуть – и он взорвёт всех к бесу.
В его глазах – покой и благодать.
Но я машу:
«Не прерывай процесса!
Позволь слепцу на крест меня отдать».
Душа в душе – двойные, значит, боли.
По Гесиоду пара – флирт и фронт.
Спектакль осуществился.
Царь доволен.
Одним глотком он осушает Понт.
В Тавриде – зной.
Бранится пьяный банщик.
Кипит толпа у рынков без трибун.
И те же Соня, Заяц и Болванщик
Сансару чая крутят наобум,
За кругом круг.
В автобусе товарном
Татар везут. И, прикипев к окну:
«Прошу, не отдавай меня бездарно!» −
Кричит девчонка в спину пацану.
4 августа 2014 г.
Прощай, Моя Прелесть
Прощай, Моя Прелесть.
По небу летит Пастернак.
В подземных слоях стратосферы курчавится Пушкин.
Тебе я оставлю на память таинственный знак
Присутствия Бога в браслетах поддатых хиппушек.
Прощай, Моя Детскость.
Смотри, как светло и легко
Зелёный котёнок кузнечика виснет на шторах.
В домах Баухауза снова живёт рококо,
И маленький Принц тихо плачет, надеясь на что-то.
Прощай, Моя Странность.
Сантехник засыпал метро.
И ты не приедешь в тот сад с коноплёй и сиренью,
Где в липком июльском тумане с волшебной горой
На хрупких плечах по тропинке домой ходит Рерих.
Прощай, Моя Радость.
Лежат черепа на валах.
Белеют священные кости убитого князя.
Скорее на идиш придумает Веды Аллах,
Чем мир прекратит хоть одно из своих безобразий.
Ни плена, ни плана. Даст Бог, побредём по холму,
Закурим от мины в крови и от манны в алмазах…
Прощай, Моя Горесть.
Я больше уже ни к чему
На этой прекрасной и страшной земле не привязан.
6 августа 2014 г.
Чувство жалости
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...
Ф. Тютчев
В тёмной комнате гаснет свечечка…
Тускло светится сила духа.
Где-то там за границей вечности –
Машка, Братик и хреновуха.
Ну, а здесь всё давно потеряно:
Крячет ворон на чёрной тризне.
Всем предавшим меня − отмеряно
Сто веков многоцветной жизни.
Сколько в спину не вздумай жал колоть,
Я – солдат и нуждаюсь в малом:
В жалком жалобном чувстве жалости –
Пошлой жалости от капрала.
Этой жалостью бредят станции,
Ею пахнут цветы на танке.
С ней, родимой, дитя усталое
Курит ганжу на полустанке.
Зарастают скелеты щавелем.
Плачет бабка в одном исподнем.
Видишь, милый, как нам прощается
На могилах Спартанской Сотни?
И хромает на свет аллеями
Крик мой, хлипкий калека-карлик:
«Пожалей меня! Пожалей меня!» −
Небо пенится жёлтой марлей,
Процедив голубые лучики
Тёплых нежных чужих участий…
Выживание – это к лучшему.
Вымирание – это к счастью.
9 августа 2014 г.
Служба
Памяти Анны Ахматовой
Бросая руки в поисках любви −
Уже не первым, а последним встречным, −
С упрёком детским я кричу: «Лови!», −
Но голос мой, как ложка на обедне,
Звенит об стол, не прерывая хор
Настроенных и строгих кафедралов.
Поэзия, мой друг, − словесный сор:
Он не нарушит стройности хорала.
И поп поёт. И дьяконы кадят.
Жена попа коктейли пьёт в Монако…
Я оглянусь, тихонько уходя, −
И встречу ясный, светлый взгляд монаха.
10 августа 2014 г.
Кошки-мышки
Аркадию Веселову
Закончатся деньги. И танцы, и бомбы, и музы.
Устанет просить – миротворец и лгать – фарисей.
Я выйду к тебе за дурацким Советским Союзом
В своей полосе (а точнее, в ничьей полосе).
На мне будет ранец. А в ранце – моя Украина.
Она никогда не падёт пред тобой, лебезя.
Но ты же – мой папа. И мама, и мама, и дочка, и сына.
И ты всё простишь. Что поделать? − Иначе нельзя.
И ты всё поймешь. Даже то, о чём я умолчала.
Молчу я всё чаще, поскольку слова – лебеда.
Мы снова вернёмся в конец, потому что начало
Сливается только с концом, да и то не всегда.
Я буду курить (слишком много: по три, по четыре)
На ветхом херсонском балконе, где каплет бельё.
И будет так тихо – так ангельски тихо – в квартире,
Как будто наш дом на глазах зарастает быльём.
И, может быть, это послужит для смертных примером
Той самой любви, что превыше любовных заноз.
По синей степи потекут золотые галеры,
Но вместо рабов в них за вёсла посадят стрекоз.
Они привезут нас на берег – гулять по аллее,
Где много скамеек: на каждой – ленивый студент.
Я буду болеть (при тебе я обычно болею).
Ты будешь сидеть у постели, как в хосписе дед
Сидел, когда, помнишь, бабуля от нас уходила?
Когда Мандельштам уходил на небесный Парнас…
Закончатся мысли. И тексты, и страсти, и силы.
Закончимся мы. И начнётся Вселенная в нас.
И будет так просто – разрушатся ноши и ниши.
Падут государства, как эписистемы Фуко…
И маленький Бог, пробираясь котёнком по крыше
Споёт серенаду кокетливой мышке в трико.
11 августа 2014 г.
Мой реквием
Владиславе Пилипенко
Мы разбиты.
Чего мы хотели. За что мы боролись.
Как трясло государства от наших ребяческих дум.
Новомодные баре себе выбирают баронов.
В кабинетах – скандалы. На улицах – пьянство и дурь.
Мы распяты.
На книгах, на флагах, на рамах оконных.
На ухабах дорог. На курчавых лодыжках аллей.
Пацифисты зовут нас к трибунам. Фашисты – в окопы.
А туристы скупают значки в виде наших костей.
Мы пропиты.
Будь проклята трижды − не водка − водица
Опьянительных слов, прикрывающих трезвую ложь.
Матерясь и куря, покидаю торжественный диспут:
Я − вселенский болван, а с такого − лишь
космос
возьмёшь.
Мы раздеты.
На каждом канале. На каждом расстреле.
При любом из морозов нам душно, как мопсам – в жару.
При любой из религий жрецы и попы нас отпели.
При любой из властей наше лежбище – в Бабьем Яру.
Мы убиты.
Не сильно. И даже не в самое ухо.
Лёжа в гробе, мы слышим, как девы поют «Отче наш»,
Обладая чрезмерно живым для покойников слухом:
При любом из Кобзонов нас душами кормит СашБаш.
Мы забыты.
Точнее, нам памятник ставят из бронзы
С восхитительной праведной фразой: «Никто не забыт».
И летят облака на крылатых небесных обозах.
Кто-то вызвал врача…
У меня ничего не болит.
12-13 августа 2014 г.
Одному романтику
Если хочешь научиться красиво жить, −
Давай сначала научись умирать…
Борис Гребенщиков
Что ты, что ты, мой друг!
Кому мне тебя сдавать?
Ты мне вроде, как «свой»,
Хотя не совсем и то…
Ты хотел проскользнуть – куда?
В Колизей?
В кровать?
Или сразу в АТО?
СлабО? – Так, отдай пистоль.
И не надо махать мне веником
Между глаз.
И не надо скулить, пылить
И палить до ста.
Потому что твой Ницше −
Даже тебя не спас.
Потому что мой Бог −
Сходил босиком с креста.
Ах, «игра»? Ах, «в любовь»?
Ах, «в ночи без сна»? −
Уволь.
У меня есть страна,
И в этой стране – война.
Потому что любовь, мой сладенький, −
Это вопль
Вихрем сброшенной наземь птицы, когда она
Над своим же взлетает трупом…
И в этом толк
Мне прекрасно известен
(Так же, как, впрочем, фронт).
Помнишь, братец, как ты смеялся:
Мол, я – «не волк»?
Посмотри-ка теперь на волка:
Ну, как?
Не прёт?
Ты не плачь.
Я не злюсь.
Мне больно, но хоть бы хны.
У меня разбомбили детство:
Мой брат – солдат.
Возвращайся назад,
В оковы своей страны
И поверь, наконец-то, Богу:
Никто не свят.
13 августа 2014 г.
Плач Светлоярский
Доказательств, что это Россия, нет.
Дмитрий Быков
Златоглавая, царскосельская – от Цветаевой да от
Пушкина;
Мило-детская, грустно-книжная – с облаками-крестами-
далями;
Нет, не страшная, и не душная, и не пошлая, и не ушлая –
Та Россия, что потеряла нас.
Та Россия, что потеряли мы.
Баратынская, Башлачёвская – с голубыми в рассвет
синицами,
Китеж-градом, старообрядчеством, ситцем-санками-
занавесками.
Нет, не Ленина. И не Сталина. И не Путина –
Солженицына:
Та Россия, где плачут ангелы:
Не советская – соловецкая.
Та Россия осталась в памяти, - как закладочка в
хрестоматии:
Убыванием. Убиванием. Птичьем щёлканьем. Бабьем
шамканьем.
И хорош щеголять эстетикой. И хорош ковылять
грамматикой:
Нашу Родину (вашу Родину)
Третий Рим переехал танками.
И осталась нам глушь-страдание, тишь-терпение, боль-
рычание,
Блажь-моление: вот и мучимся, перед образом встав на
корточки.
Ополчение. Одичание. Мы убили себя нечаянно,
Как подбитые самолётики,
Где бабулька летела в кофточке…
15 августа 2014 г.
Пацифистский рок-н-ролл
Поляжем? Я - за красных, ты – за белых
Аркадий Веселов
С янкодягилевской тоской
Я к стране прикоснусь щекой
И почувствую быстрый пульс –
Нет, не бомбы с нажимом «Пуск»
И не псины с командой «Фас»,
Что сорвется, неровен час,
В преисподнюю…
Но пока
Я почувствую облака.
В ОМ и омут нырну лицом
И, сашбашинским бубенцом
Взбудоражив FM-волну,
Души воинов помяну,
Руки девочек ухвачу:
Пусть зигзицей на Карачун,
Мегагерцы свергая ниц,
Полетят лепестки ресниц.
Поплывут на восточный клич
Шевчуковские корабли.
Из утробы седой слезы
Выйдет – юный, как Лао цзы, -
Гребень, в дзене пропев псалом.
И закончат добро со злом,
Защищая свои права,
Солнце Цоя делить на два.
И, конечно устроят суд:
Разберутся, простят, спасут.
И, конечно, посадят сад:
Выпьют чай и пропьют солдат.
Мамы детям постелют ворс.
Из распахнутых дверок Doors
Хлынет рай, как вселенский сель…
Come together.
Бери шинель.
18 августа 2014 г.
Хроники Ани
В хостинге мира, напичканном шпротами тел,
Лишних жильцов отправляют гулять на расстрел.
Маленький Гамлет играет на красном снегу.
Юный расстрига целует осколками губ
Пыль на кириллице…
Ане – четырнадцать лет.
Мамочка варит вишнёвый компот на обед:
В гости придут кумовья - будет пир по края!
В летнем саду задыхается крик соловья.
Кухню трясёт от количества скомканных тем.
Анечка верит, что «завтра» наступит Эдем
В виде отдельной квартиры с окном на Восток…
Где-то на Западе – Вудсток, текила и смог.
Надо быть сильной и мудрой – хотя бы на вид.
Дети родятся и тянутся к сиськам любви.
Чудо бывает: часы над кроваткой стучат
В горнице мира, напичканной снами внучат.
«Завтра» кончается.
В силу вступает «вчера».
Где-то бомбят. По задворкам пищит детвора.
В тоге из цинка летит херувим с блокпоста.
Старый расстрига отчаянно «гуглит» Христа.
Видеоплеменем красочных недолюдей
С той же разумной жестокостью правит злодей.
В Риме – агония.
Шик ретуширует шок.
Бабушка ждёт в день рождения добрый стишок.
Ане – за семьдесят.
Надо идти в магазин.
Сын не приехал. Сказал: «Дорожает бензин».
В хосписе мира, напичканной спичками душ,
Мёртвый расстрига пьёт чай из лекарственных луж.
Одесса, 20-21 августа 2014 г.
Война и море
В солёной тьме чернильного наброска,
Пришпиленного к небу огоньками,
Одесса спит.
Её качает Бродский:
Он стал теперь сродни вселенской маме,
Спасающей, но так и не спасённой…
За столиком, ажурно-эмигрантским,
Рисует хной тату барыга Сёма
На бёдрышке одной из львовских граций.
Никто не помнит ни Кремля, ни НАТО:
Наложено табу на зоны риска.
Поблёкший камень плит пансионата –
Незыблем, как реликт соцреализма.
Уходят прочь из головы нагретой
Последних мыслей скудные заначки.
Тоска.
Киндзмараули.
Сигареты.
Вульгарный профиль уличной циркачки.
А где-то - бьются Азия с Европой
На радость петербургскому Атилле.
А где-то там – мои следы в окопах
Ещё от слёз и крови не остыли...
Но смолкнут бомбы, мины и снаряды:
Ничто не властно сей клочок загадить,
Где розовым котёнком с балюстрады
Соскакивает солнце на закате.
Одесса, 21-22 августа 2014 г.
Контркультура
Светлой памяти Наташи Антоновой
Левые – против правых.
Мощные – против хилых.
Красные – против белых.
Белые – против чёрных.
Пули, − а мы в канавах.
Свечи, − а мы в могилах.
То же, что я, − не делай.
Не повторяй, о чём я.
Не наступай на бездну.
И не пытайся даже
В душу ко мне проникнуть:
Ноги сломаешь сразу.
Ангелы – против бесов.
Бесы – всегда на страже.
В небе алмазным нимбом
Светят противогазы.
В город, распятый смогом,
Входит бездомный сталкер.
Слепо растёт берёза,
Тычась белками в бомбы.
Кто-то, как мы, не смог бы.
Кто-то, как мы, не стал бы.
Мы не хотели: просто
В нас разорвались тромбы.
Дай мне другое время.
Дай мне иное племя.
Здесь не умеют сеять
И пожинать забыли.
Чувства давно не греют.
Руки давно не лепят
Вечную Галатею
Из придорожной пыли.
«Умер», − считай, «свободен».
Счастье реки – не в броде.
Сила огня – не в стали.
Суть божества – не в проще…
Видишь, как мы уходим?
Тихо, как ночь, уходим,
В книге судеб проставив
Прочерк.
26 августа 2014 г.
Вышиванка
Юлии Р.
Мужская.
Простая, будто покрышка гроба.
Отнюдь не handmade. На крепком машинном шве.
Когда-то тебе давали за эту робу
Полгода прослушки − и автозак в Москве.
И ты ощущал смертельную святость дела,
Всей кожей со льном срастаясь, как с плетью – вол,
Когда выходил на сцену в кроваво-белом,
И минами под ногами взрывался пол.
Смерть жала на газ.
Ты весело лгал в лицо ей,
Два дня у судьбы оттяпав, как жирный грант.
Тинейджер Саняга, греясь под песни Цоя,
В такой вот рубахе шёл под свинцовый град.
Но жизнь такова: вождей, что ни день, то больше.
И Швондер, голуба, − снова не виноват:
Он бомбы бросает из шалаша и Польши,
Он учит Санягу правильно петь «Виват»,
Он правит балами цензоров и комсоргов.
За каждым Миссией ходит его эскорт.
На каждый парад с крестами идут красотки,
Распятия древних роз превратив в dress code.
И то, чем дышалось магам, мольфарам, феям,
На чём по местам сражений росло быльё,
Бордовой рекой из печени Прометея
Разлито в баклажки моды «на всё своё».
И ты понимаешь: вот она, хрупкость майи,
Когда его кровь стекает в открытый люк.
И ты, как Махатма Ганди, свой шнур снимаешь,
Поскольку брахманы вьют из него петлю.
Поскольку ты слишком любишь свой край шершавый:
Любовь – не медалька: ею – не козырять!
… Так с мясом сдирают ткани, как осень – травы,
Не кесарям подарив их, а косарям.
28 августа 2014 г.
Детство из песка
Кто-то брал меня – тихо-тихо…
И так носил
По распахнутым окнам ливня, как по песку.
Когда губы коней жевали не сталь удил,
А резину литовских жвачек, − и на скаку
Собирали в повозки яблоки с трёх осин,
По которым стекали смолами слёзы рек.
И никто никого тогда ещё не просил
Объяснить, для чего рождается человек.
Кто-то бил меня – нежно−нежно…
И тем спасал
От смертельно чужих ударов из дальних мест.
Когда очи святых глядели во тьму зеркал
И оттуда, как луч, зрачком высекали крест
В лошадиную силу сотни вселенских солнц,
Фотосинтезом всем травинкам себя даря…
И никто никому ещё не сигналил «SOS»,
Потому что имел надёжные якоря.
Кто-то пел со мной – сладко-сладко…
Почти горчил.
Так горчит аспирин, когда его пьёшь с медком.
А старик-пчеловод, кряхтя, говорил, что чип,
Мол, «придумали янки и засадили в комп».
Может быть, потому хотелось бежать во двор,
К монитору небес футболку лица прижав.
… Когда души людей сочились песком из пор,
Не имея на дождь ни капли звериных прав.
30 августа 2014 г.
Франция
Артему Сенчило и Владиславе Ильинской
Мы – у сцены театра Времени. Каждый жест пожилой
Примадонны – скучен и нарочит. Наша Вечность стоит на
кладбище Пер-Лашез у могилы с пометкой «Моррисон»
− и
молчит.
Наш Руссо устарел. Он – свят, но смешон порой. А коньяк
с его райским именем – адски плох. Покидая ряды актёров,
мы входим в строй бессловесных швейцаров на рубеже
эпох.
Что ж, курить и молчать нас долго учила жизнь. А
читатель, поэта к стенке судьбы прижав, вырывает из
певчей глотки своё «Держись!», − потому что
держаться
не за что (тут он прав).
Пошлый акт будет длиться вечно. Служанка врёт о
влюбленности в графа: граф – мракобес и гад. Под Марией
Стюарт взрывается эшафот. Офицеры её врагам продают
солдат.
Потому что король – на самом-то деле царь. Потому что
война – длинней, чем шедевр Дюма. Здесь полковник
утратил первую часть лица, а, увидев вторую, −
снова
сошёл с ума.
Нет, во мне − не усталость, братец, не пьяный жар.
И
неправда, что «в зале выключен микрофон». Просто
больше я пьес не делаю. Я – швейцар. И закончу свой зонг
на вешалке Монфокон.
И оттуда на юг опять полетят дрозды. Обернувшись
птенцом, за ними вспорхнёт Гаврош, а какой-то бурлак на
Волге, пуская дым, ухмыльнется соседу:
«Хранция… Что возьмёшь?»
31 августа 2014 г.
Продавщица
Умирают обычно близкие.
Умирают обычно лучшие.
Их к Харону везёт милиция
Или скорая:
Как получится.
Их монеты звенят, как медные
Души пчёл в тишине гранатовой.
Умирают обычно бедные.
И немножко ещё –
Богатые.
Комсомольские. Буржуазные.
В Белом Доме.
В хлеву за пасекой.
Духи предков играют пазлами.
Школьник Жора играет в классики.
Он на пальцах считает слоников,
Взяв привычку к царям запаздывать.
Умирают обычно Плотники –
Те, что носят Христа
За пазухой.
Кол осиновый – крест калиновый:
Вот и кончилась арифметика.
В доме Бродского на Калинина
Мама вяжет
Бронежилетики,
Пряча слёзы свои бумажные,
Как таблетку от кашля, −
В тюбике.
Младший брат мастерит блиндажики
Из облупленных старых кубиков.
Раз не строит никто завод ещё
Производства Всего Хорошего,
Значит, надо сгонять за водочкой…
Жаль, что ноги у нас −
Подкошены.
Продавщица посмотрит сально и
Вдруг как скажет
Со всей серьёзностью:
«Умирают обычно − дальние:
Ведь иначе – не стать им звёздами.
Не светить золотыми искрами,
Как реклама у бакалейного»…
Ты заплатишь судьбе за истину,
Пропивая свою Вселенную.
5-6 сентября 2014 г.
Дача «Трёхстопный Хорей»
Игорю Шубу
Воин снял доспехи.
Царь разбил корону
О щербатый тазик,
Сделавшись факиром.
Грецкие орехи
Пахнут апейроном
Греческих фантазий
Об устройстве мира.
Ножиком калитки
Разрезая тучу,
Бог приводит Сына
Поиграться с дочкой.
Кошка мстит улитке,
Но улитка – круче,
Потому что – сыро.
Потому что – дождик.
Космос или Хаос:
Оба – злы и ломки.
Атомы без лупы
Видят только греки.
Отгулявший Фауст
В стареньком шезлонге
Думает о глупом
Запахе орехов.
Год накрыло пылью.
Век накрыло тенью
Скороспелых ямбов,
Вызревших на минах.
Позабыв о крыльях
Майского цветенья
Дремлет стайка яблок
В гнёздышке корзины.
На костях героев,
Не найдя покоя,
Пляшет колченогий
Деревянный Шива.
Что-то есть другое.
Что-то есть такое,
Что нельзя потрогать:
Руки не пришили.
Я снимаю куртку:
Как на скифской тризне,
Поклонившись рекам,
Электричкам, трассам…
Мятые окурки
В пепельнице жизни
Пахнут, как орехи:
Троей и Донбассом.
10 сентября 2014 г.
Инопланетянин
Аркадию Веселову
Ты – «свой» для всех,
Поскольку ты – нездешний.
В твоих глазах земляне – все равны.
Твой Бог таится в косточке черешни
На ниве электрической весны.
Твой дух пчелой слетает с космодрома,
По солнечному атому скользя.
Ты – всем чужой,
Поскольку ты не дома.
Тебе всё можно (то есть – всё нельзя).
Ты веришь в сон, как в явь,
И сон твой – выше
Той яви, при которой − не до сна.
Твой путь из аватар японских вишен,
Ведя в Ничто, выходит из окна
Мобильным проводком − жгутом для шеи,
Когда судьба совьёт тебе петлю.
Ты всех за всё жалеешь не жалея,
А я тебя…
А я тебя – люблю.
12 сентября 2014 г.
Тыл
Сергею Ламакину
Страшно тихо: так комнату с дрелью
Покидает ремонтник-палач…
Только ветер играет в деревья
Да мальчишки – в гестапо и в мяч.
Тащат школьники книжные гири,
Суицидник маячит в окне;
Два «бычка» копошатся в кефире,
Как любовники на простыне.
Наркоману в бреду передоза
На санскрите вещает Аллах,
И ларёчные белые розы
Видят сад в целлофановых снах.
Где-то там, в Интернете, бомбёжкой,
Как чахоткой, хрипит горизонт,
Ну, а здесь – мирно кашляют кошки,
Не испортив прохожим озон.
Страшно чисто: так хоспис с метёлкой
Покидает уборщик-фантом…
Только в парке девчонку с наколкой
Пьяный гопник ударил ножом.
11, 14 сентября 2014 г.
Баллада о людях и куклах
Когда солнце в грозу задохнулось небесным озоном,
Потому что устало сверкать среди прерий и прений,
Папа Карло купил маме Кларе сиреневый зонтик
И повёл её в сад –
Слушать сказки под мокрой сиренью.
Так сидели они, вслух друг другу читая Ануя;
Антигона в фате разливала им чудные вина.
А потом мамы Клары не стало, и папа, тоскуя,
Сад на брёвна срубил –
И состряпал из досок Мальвину.
И была она нежной, огромной, смешной и печальной;
И стояла она под помётом, как под миномётом:
Деревянная кукла размером почти с Вайрочану,
К чьим ногам Маргарита и дворник несли свои мётлы.
Через год в их селенье вошли боевые отряды
И Мальвину сожгли, потому что хотели согреться.
Папа Карло не злился.
Он пичкал солдат шоколадом,
Верил в чудо и в то, что кроссовки прочней − у
корейцев.
Он-то знал: там, в хлеву, под дерюгой, хранится колода,
Из которой он вырежет Будду с душой Буратино.
А на ратушной площади молча курила Свобода.
Дождь всё шёл.
И Марат мастерил для Руссо гильотину.
Буратино был хилым, болел и боялся уколов,
Не играл с Артемоном, не ел ни халвы, ни варенья.
Он с каким-то особым злорадством прогуливал школу
И подолгу, как зомби, сидел и смотрел на деревья…
Папу Карло убили и бросили ночью в осоку
За сокрытие куклы, что спьяну сочли автоматом.
Вот и кончился век.
И восходит над ратушей солнце.
Буратино работает принцем у сына Марата.
16 сентября 2014 г.
Стакан портвейна
Сане
Тебе печально отчего-то? −
Проспись, сыночек мой хороший.
Тебе смешно и одиноко? –
Наплюй на раны и укусы.
Ведь Гитлер не читает Гёте.
И Гитлер не читает Гхоша.
И даже не читает Блока.
И даже не читает Стуса.
«Стакан портвейна»? – это круто.
Наш Цой зарыт в могильном баре.
Навесив ярлыки и грифы,
Нам в спины тычет хворь кривая.
Проходят мины и минуты.
Проходят Байроны и баре.
Свобода – миф, но с этим мифом
Мы худо-бедно выживаем.
Смени ключи, пароли, ники.
Возглавь, убей, очисти стаю.
Танцуй хард-рок под ритмы гимнов.
Снимай с эпохи третью пенку.
Ведь Гитлер не читает книги.
Ведь Гитлер книги не читает.
Ведь Гитлер – он на то и Гитлер,
Чтоб нас с тобой поставить к стенке.
Мой бес меня почти не гложет.
Меня манит рассвет над Рейном.
Мой Бог за мной оставил право
Не пачкать кровью соус красных.
Ведь наша стенка – это тоже
По-своему − стакан портвейна.
По-своему − стакан отравы.
По-своему − стакан лекарства.
Неясен знак и тёмен символ.
Невнятен слог и чёток выстрел.
Течёт материя без формы.
Идея форме рожи корчит.
Копи в себе бессилье силы.
Лети ползком в низовье выси.
Ты, как листок, − давно оторван…
А книги Гитлера − прикончат.
17 сентября 2014.
Андерсен
Майору
Невозможность кричать.
Невозможность курить и молчать.
Невозможность стучать кулаками о лбы и столы.
На рассвете нас примут в отряд синеглазых волчат
И пошлют в небеса – очищать облака от золы.
Невозможность воспеть.
Ни хореем, ни ямбом – ничем.
Стансы, хокку, баллады − не делают нынче погод.
Грязный ангел сидит с автоматом на правом плече,
А за левым плечом − три старушки бредут на
погост.
Невозможность подняться.
Срослись потолки и полы.
Между ними в щелях − ни эпох, ни событий, ни
мест.
Пётр Великий и Карл забивают друг другу голы
В сатанинском футболе, где лузеров два: East-и-West.
Невозможность простить
Всё, что сделали мы и они.
Чистых нет, грешных нет, средних нет: значит, крайние –
все.
Над пустыми домами восходят и гаснут огни
Миномётов − и косят траву полоса к полосе.
Невозможность сбежать,
Дав Вселенной ещё один шанс:
Сверхвозможности нового мира исчерпаны здесь.
Из друзей удаляет Русалку потерянный Ганс:
Морю – Крым, горю – кровь и кому-то из смертников –
честь.
Невозможность летать −
И ворон над гробами считать:
На войне Всех Своих не бывает ни крыльев, ни слёз.
Плакать будем потом, когда в пекло с чужого креста,
Как погибший солдатик, сойдет оловянный Христос.
Северодонецк, 20-21 сентября 2014 г.
ОНИ НАЗЫВАЮТ НАС
Мой брат из Шахтёрска не носит ни берцы, ни валенки.
Он в кедах без биты встал грудью за памятник Ленина.
Они называют нас:
«ВАТНИКИ! ВАТНИКИ! ВАТНИКИ!» −
Мой брат искалечен и в коме лежит, как растение.
А шахта стоит. И директор с семьей где-то в тропиках.
Зовет дядя фраер по рупору в ейную армию.
Они называют нас:
«ГОПИКИ! ГОПНИКИ! ГОПНИКИ!» −
Но братья-славяне велели нам выползти в арии.
Раствор с этой хлоркой – отнюдь не коктейль ананасовый.
Во Львове отец умирает, накрывшись подушками.
Они называют нас:
«НАЦИКИ! НАЦИКИ! НАЦИКИ!» −
Я клею гуашь на блиндаж и цитирую Пушкина.
А мы состоим из трусливых возвышенных атомов:
«Дудим на свистульках», «не нюхали порох» и прочая.
Они называют нас:
«АВТОРЫ! АВТОРЫ! АВТОРЫ!», −
На всех блокпостах наши души в карманах ворочая.
В степях по ночам звёзды шлют позывные на идише.
В нас каменный космос вложили сарматские пленники.
Они называют нас:
«ИДОЛЫ! ИДОЛЫ! ИДОЛЫ!» −
И молятся нам, чтобы после разрушить, как лениных.
___
У нас книга судеб читается в школе, как алгебра.
Мы свозим их в ад отовсюду, где ружьями лязгают.
Они называют нас:
«АНГЕЛЫ… АНГЕЛЫ… АНГЕЛЫ…» −
И просят отправить их в рай в инвалидных колясочках.
Лисичанск-Киев, 22 сентября 2014 г.
Петербург
Когда ваших ребят расстреляют у белой стены,
Когда наших ребят привезут по кусочкам в мешках, -
То и это не станет концом полоумной войны,
Потому что малышка боится сидеть на руках
У Алёши.
Здесь каждый с огнём и мечом - прокажён.
Раздвигая худым сколиозом «колодец» двора,
Я, как в паринирвану, ныряю в горящий озон
Недобитого неба в осколках домашнего бра.
Бог потерян, как номер товарища в списках друзей,
По которому можно звонить, но ответят:
«Привет».
Первопредок в косухе бредёт по железной стезе
Ленинградского рока в страну палестинских невест.
Сам Брюллов для Поэта рисует картину времён,
Вырывая певучее детство из рук палача,
Но, кусая кормящую руку, Тарас пишет «Сон»:
Волка можно кормить, но в ответ он не станет молчать.
Жалость – глупость. Боль – гадость.
Страсть – низость. Мечта – суета.
Не люби.
Не груби.
Не губи.
Не греби.
Не долби.
Деревянная лодка вовек не покинет поста:
Её нищий матрос получил от господ карабин.
А на маленькой кухне, где Бродский, окурки и страх,
Плачет женщина, кошку затискав в тисках тишины,
Чтобы ваших ребят не везли по кусочкам в мешках,
Чтобы в наших ребят не стреляли у белой стены…
28-29 сентября 2014 г.
Диссидент
А.Б.
-1-
В стольном городе, где тираны играют в идолов,
В стойком городе, где в тиранов играют стражники,
Где гранитные стены драным котам завидуют,
Где визитки лежат в гробах, а гробы – в бумажниках.
В стыдном городе, где юродивый бродит ряженым,
Где невеста крота хохочет, стирая боль с лица, −
Он сидит за столом на кухне и хлещет ряженку:
Сигареты уходят пачками, как любовницы.
В стадном городе, в сотню ртов на пайки разинутом,
Где в зияющем чреве ночи червивой искоркой
Светит истина, − он имеет свою позицию:
Не умеешь играть – сиди и следи за играми.
И не ввязывайся. Ввязавшись же, не отлынивай
От гурьбы, от гульбы, от рёва, от революции.
Облака, отрываясь стаей ворон от линии
Горизонта, уходят в космос – искать Конфуция.
А в Америке-маме – русское небо в долларах,
А на небе – малютка Дао в кровавых лучиках.
Очень жаль, что дорога в Лучшее – адски долгая,
И, пока ты по ней идёшь, − забываешь Лучшее.
В каждой яме лежат вповалку кнуты и пряники:
Не нашедшие места, рядом стоят покойники
В странном городе, где тираны играют в странников,
В страшном городе, где в тиранов играют школьники.
-2-
Зажги огонёк. Расслабься. Поплачь. Растай.
Замёрзших не счесть под каждой из этих лун.
И будет тебе поэзия в стиле Тан.
И будет тебе керамика в стиле Сун.
Плесни кипяток. Добавь сахарок. Подуй.
Свяжи себе плед из бабочек и трухи.
Не так уж и плох Китай, если есть Лунь юй,
И Мао Цзэдун… Он тоже писал стихи…
Солдаты из глины строем идут во мглу.
Не бойся их взвода.
Правда − всегда проста:
Они продают матрёшки на том углу,
Где реже, чем в центре, требуют паспорта.
30 сентября-2 октября 2014 г.
Именины Плотина
Обратись к самому себе и посмотри.
Плотин
Кто-то исходит пеной, вопя, что прав.
Кто-то в чужом портфеле бесшумно шарит.
Таня хватает мамочку за рукав,
Требуя мяч из речки и с полки − шарик.
Кто-то стремится в рай, попадая в ад.
Кто-то бежит, пытаясь догнать эпоху.
Мой день рожденья начался с «Эннеад»:
Если подумать, − это не так уж плохо.
Осень, как осень, − тигр с головы до пят:
Ржавые лапы. Рыжие троглодиты.
Мой миро-зверь сказал мне, что я − распят:
Сто моих жизней ноют в тисках грудины.
Рядом – страна. Война. И отсылка «на».
Спит батальон за пазухой, как младенец.
Жёлтые рыбы бьются о лёд окна.
Листья искрят, как мандалы медных денег.
Солнечно. Очень солнечно, − хоть умри.
Мухи скользят по лучикам, как по насту.
Под Иловайском битые фонари
Перетекают тысячью эманаций
В звёзды. И вроде ясен на всё ответ.
Больно за всех. За самых родных – обидно..
Возраст Христа закончился. Смысла нет.
Быть Че Геварой в тридцать четыре – стыдно.
Но остаются люди. У них мечта:
Машкина, и моя, и кента в очёчках…
Тень блокпоста оплавлена в тень креста.
Бывший полковник перебирает чётки.
Бывший ребёнок ходит пешком под сталь.
Бывший подпольщик поле сменил на пули.
Рваный лоскут души улетает вдаль:
Был бы воздушным шаром, да не надули.
4-5 октября 2014 г.
Баллада о Вечной Софии
Владелец мешков с довесками липкой тьмы
Берёт нас взаймы.
И вот уже мы – не мы.
И вот уже нас хватает за грудь спецназ.
Ещё один миг… И вот уже их, − как нас.
Порука одна – по кругу, пока не сдох.
Растут по степи курганы размером с дом.
А в доме – пустырь: болото до самых икр.
Ещё один шаг… И вот уже нас, − как их.
И нет ни свинца, ни пламени, ни ножа.
Все бомбы – на стрёме:
Стоит лишь «пуск» нажать.
И нет ни венца, ни семени, ни стыда.
Софиюшку жалко: слишком уж молода
Невеста, − и слишком стар золотой дракон.
Иконы глядят, как мамки, из трёх окон.
И падает дом наш в пропасть...
Держись! Держи
За оба крыла разбитые витражи.
А после накроют ужин – один на трёх.
Монашки нутром согреют сырой острог.
И будет София бить головой в пески,
Где Родина спит − царевной − на дне реки.
Я рот свой поганый тряпкой в охапку сгрёб:
Целую её в горячий морозный лоб
И вижу сквозь гроб хрустальный,
Сквозь рык и рок,
Как ласково улыбается Мой Зверёк.
6 сентября 2014 г.
Монолог жены диктатора
По твоим барахолкам бродит шаман рябой
И гундосит такую мантру, как штык под дых.
У тебя под начальством – орды чужих рабов:
Контролируя их, ты начал терять своих.
Над тобой нависает сумрачная звезда.
Ты настойчиво пилишь ветки, мосты, кресты.
Я была с тобой рано утром в тот день, когда
Ты велел закатиться солнцу: ведь Солнце – ты.
И поэтому ты не светишь, а так, дымишь,
Отравляя собой ошмётки своей души.
Пучеглазая мышь тихонько грызёт камыш,
Но Господь подбирает рваные камыши.
Помнишь, как он тебя просил, седовласый жрец,
Поклониться старухе, юноше и ослу?
Ты смеялся. Ведь ты заранее знал конец:
Мы застрелимся в спальне, не дожидаясь слуг.
И не будет для нас, увы, никаких Гааг:
Наши трупы сожгут в чулане и бросят в Понт,
Но за морем не ждёт небесный архипелаг,
Где живут пацаны, которых ты слал на фронт.
А в палатах твоих историк, как соловей,
Отпевает шпаргалки радостных новостей,
Но, пока ты на троне, дети едят червей,
И, пока ты на троне, черви едят детей.
У меня для тебя нарядов – не занимать:
Твой подпольщик целует край моего платка.
Как-никак, но тебе я – Родина. То есть – Мать.
И не вешай меня.
Пожалуйста.
На плакат.
7-8 октября 2014 г.
Медитация войны
До неё не дожили Маркес, де Сад, Ремарк:
Оборвался смертельный круг цирковой артистки…
Эту правду нельзя вместить ни в один романс,
Даже если воскреснет сам господин Вертинский.
Эту правду нельзя объять ни одним стихом:
Всё равно, что сквозь сито пить молоко коровье.
Задыхается охрой скифский могильный холм,
И гробницы цариц клокочут орлиной кровью.
Эта правда ко мне приходит в полночном сне,
Превращая рубец подкорки в багровый прочерк.
И рисует рассвет − демотикой − на окне
Голубиный помёт в курсивах её пророчеств.
Три дорожные вехи: хоспис, окоп, алтарь –
Одинаково пахнут листьями сельских станций.
Ламаистская осень падает на Алтай
Золотым покрывалом звонких шаманских танцев.
К этой правде частично близок ночной киоск,
Запах роз примешавший к привкусу перегара.
Ананасовый рай, как мандалу ткёт даос,
Заплетая Сибирь в лазурную нить Сахары.
А мажорочка туфли носит под камуфляж:
Дай ей Бог − никогда не видеть ошмётков мяса…
Заберите меня отсюда на дикий пляж –
Добывать из-под гильз небесные ананасы.
12 октября 2014 г.
Миф о Жонглере. Эссе о смысле.
Сане
Говорили ему: «Не дёргайся – так верней».
И была в их разумных фразах тоска такая…
Откровенно признаться, он не любил камней
И жонглировал ими, вовсе их не таская.
И опять говорили: «Что у тебя за стать?
Будь носильщиком глыб: паяцев никто не ценит».
Он смеялся, а после начал свой груз − метать,
В червоточины ртов и дул близоруко целясь.
Наконец-то решили: «Танком – по шапито!»
Рикошетом из «Градов» − в пращи из философий.
Пусть он, хренов мудрец, таскает теперь лишь то,
Что поставят ему, как памятник, на Голгофе.
Паранойя Хеопса.
Мёртвая тяжесть мест.
Беспощадность пустыни – чуткая и немая.
Невесомость пушинки... Лёгкость, с которой крест
Поднимается к небу, камни хребтом ломая.
12 октября 2014 г.
Пентхаус
Игорю Павлюку
Эти дети тебя не читают, меня не читают…
Впрочем, что там меня и тебя –
Не читают волхвов.
Над Славянщиной дышит свинцом лебединая стая.
Из агонии мира рождается белый альков
Для поэтов, где сушит Уитмен целебные травы
Кастанеды, смешав листья коки с родным чабрецом.
Эти дети не видели Прагу, не нюхали прану
И поэтому правду несут с безмятежным лицом
Дона Педро (а очень хотелось бы, − Дона Хуана,
Но эстетика «Doors»на Майданах моих истекла).
Бесконечность верлибра плетётся словесной лианой
По классически тонкой есенинской глади стекла.
Обитателю крыши подвал Маргариты – неведом,
И поэтому в небо ему никогда не упасть.
Часть вторая обычно кончается вкусным обедом,
Где на блюде гостям предлагается первая часть.
В нас − заложен фундамент.
Тому же, кто строит пентхаус,
Несомненно, живётся ажурней, изящней, нежней.
Это правильно. Это – и есть завершившийся «Фауст».
Выпускай голубей и впускай в голубятню коней!
И пускай они скачут, небесные жадные кони,
По орбите Сатурна, по солнечной мандале сфер.
Мы сомкнемся безмолвно,
Как бабушкин глаз на иконе,
Допивая глинтвейн в лабиринтах волынских кафе.
13-14 октября 2014 г.
Колледж
Время тащится чёт за нечетом,
Как по рынку – бабьё усталое.
Я живу на метро «Конечная»
Возле старой облезлой станции.
В детстве папа читал о мичманах,
Дальних странствиях,
Тайных дарственных.
Но учусь я – в Экономическом:
Стану… как его? – Мерчендайзером!
На меня уже смотрят женщины:
Млеют козочки в куртках бежевых.
Мы, по правде, сказать, − нездешние:
Нас здесь все обзывают «беженцы».
Но откуда бежим – не вспомнить мне,
А куда – не хочу загадывать.
Мама бродит по грязной комнате
В ожерелье чужом агатовом
И мечтает уехать в Коблево:
Говорят, отдыхать там дёшево.
Извиваются сплетни кобрами,
Превращая святыни в крошево.
А вчера на уроке алгебры
К нам известный поэт пожаловал.
Знай, вещал о каких-то «ангелах»:
Мы не били его из жалости.
И не смейте считать нас хамами,
Строить с благостью рожи скорбные:
У меня хомячок в Стаханове
Третий месяц уже – некормленый!
А сестрицу мою беспечную
Кум по косточкам в яму стаскивал…
Я живу на метро «Конечная»
Возле старой облезлой станции.
19 октября 2014 г.
Свобода
Для кого-то она – уйти босиком в АТО.
Для кого – не видеть мужа по много лет.
Для кого-то – курить на кухне, не сняв пальто,
Чтобы пепел стихов летел головой в омлет.
Для кого – напиться вдрызг у родных могил.
Для кого-то – подставить сонную упырю…
Я испробовал то и это по мере сил −
Я не знаю, зачем я всё это говорю.
Мне известно одно: летишь ли ты наобум
Или с точностью пуль наматываешь круги, −
В каждом случае ближе к финишу ты обут
В неудобные арестантские сапоги.
И не важно, кто твой концлагерь: жена ли, внук
Или тот пацаненок с родинкой − на штыке.
У вселенской любви опять не хватает рук −
По ладошкам отдать живьем мировой тоске.
И не надо бояться слов: «изолятор», «ЗАГС»,
«Школьный класс»,
«Пионерский лагерь»,
«Валютный крах»…
У тебя на душе – твой собственный автозак,
Самый страшный: ведь он давно не внушает страх.
Ты хотел бы уплыть и бросить себя за борт,
Но не можешь найти морей и собрать костей.
Ты привык к Илиаде собственных несвобод:
Из тебя получился плохонький Одиссей.
А потом мы устроим самый священный бунт,
Победим короля и будем побеждены
Полоумными корольками своих трибун,
Потому что не «все равны» на полях войны.
И разрушится главный памятник на заре:
Всё высотное неизбежно идёт на дно.
… Лишь в метро улыбнется гопнику назорей,
Угостив музыканта булочкой и вином.
21 октября 2014 г.
Время рыб
Владиславе Ильинской
… Потому что, родная, так обустроен мир:
Чем правдивее крик, тем жёстче на морде кляп.
Мы схватили за хвост волшебный жар-птичий миг,
Не запачканный пылью слов и ванилью клякс.
Миг, когда мы молчим, как рыбы, − и тише рыб.
Миг, когда мы журчим, как Лета, − и легче лет.
Из его глубины наружу выходит гриб:
Мы отравлены им, как дети – горой конфет.
Сквозь кровавую нашу шкуру растёт быльё.
Мы идем на себя (а кто-то идет «на вы»).
Никогда не проси у Воланда – не своё.
Никогда не ходи к царю – за мешком халвы.
Жуй не жуй − ничего не выгрызешь, даже дыр:
Бублик съеден не нами. Вора поймает Суд.
… Потому что, родная, так обустроен мир:
Чем смертельнее жизнь, тем громче о ней поют.
28 октября 2014 г.
Монолог пацифиста
Мише по кличке Ангел из Пятого батальона
В Секторе Газа, в Афгане, В Донецке, в Чечне
Есть, враг мой демон, закон непреложного «не»:
Не прогибаться.
Не думать.
Не ныть.
Не жалеть.
Не принимать «за спасибо» − ни пряник, ни плеть.
Здесь – всё иначе.
Здесь люди смеются и врут.
Дарят с избытком и свой же подарок берут
В виде огрызка обратно. Бесплатен не сыр,
Но мышеловка. Их мыши воюют за мир.
В городе Лиссе, в Макондо, на Чистых Прудах
Есть, брат мой Ангел, закон непреложного «дай»:
Всем утомленным за плату даётся ночлег.
Кровь одеялом ложится на мраморный снег.
Кровь застывает.
Твердеет.
Становится льдом.
Лёд, разжижаясь в ручей, порождает фантом
Белого пара над чёрным скелетом моста…
На блокпостах в мегалит превращается сталь.
Вот и закончился век. Или миг. Или сон.
Старый Ясон, допивая берёзовый сок,
Жёлтых барашков пасёт на лазурном лугу…
Больше не требуй: я больше сказать не могу.
27-28 октября 2014 г.
Потап
Старый Потап пережил потоп,
Битву на Калке, Донбасс, Помпею.
Время – ничейное, как поток
Света, − сверкало на портупеях
Уличных битв и гражданских драк
Мира, где чавкали и бомбили.
Утром Потап заходил в кабак −
Выпить «Боржоми» под чахохбили.
Он не просился ни в ад, ни в рай.
Он не пытался никем казаться.
В сказке он значился как Мазай,
Выбросив за борт с полсотни зайцев.
Впрочем, и сам он ходил ко дну,
Силясь понять океанский рокот.
Старый Потап пережил жену,
Будду, компартию и пророков.
Старый Потап пережил врача
В хосписе и сиротливый зуммер
В трубке покойника. По ночам,
Пряча в стакане вставные зубы
От тараканов, он знал: потом
Вспыхнут снаряды на зорьке ясной.
Старый Потап пережил потоп…
Хуле теперь бояться?
31 октября 2014 г.
Урок бусидо для начинающего революционера
Он хотел бы забрать у жирных − и выдать тощим.
У него не хватало смелости – на Аврору.
С каждым годом его земля становилась площе:
Сквозь неё прорастали гильзы, могилы, горы.
У него находились версии и отмазки:
Верить в завтрашний праздник –
Легче, чем в бунт вчерашний.
Он по-прежнему чтил утопии, мифы, сказки
Под редакцией Че Гевары и Чебурашки.
Он Елену любил за прелесть её изъянов,
От макушки до пят придумав портрет гречанки.
Над его Лисичанском в небе порхал Ульянов
(Впрочем, он никогда и не был-то в Лисичанске).
Календарная жизнь, мотая пустые даты,
Прорывалась в соцсеть – событий себе оттяпать.
Почему в его руки греться не шли солдаты –
Мне понятно. Не ясно лишь, почему – котята.
Я прощаю его: в безвредности – семя пользы.
Стыдно только за то, что тянет оставить диспут
И, с дырявых штанин сняв честный отцовский пояс,
Обучить малыша добротному дзен-буддизму.
30-31 октября 2014 г.
Баллада о строителе
Я знаю, что будет четко и тяжело:
Отточенным жестом кормчий возьмёт весло
И, лязгая цепью, брызнет волной в рассвет.
Мы парами выйдем к трапу, − а судна нет.
Я знаю, что будет грустно и хорошо.
И спросит нас кормчий:
«Кто здесь − с большой душой?»
И каждый матрос, тужурочку теребя,
Укажет (с невольной завистью) на тебя.
Я знаю, что будет страшно, как в детских снах,
Когда ты идёшь к дракону с цветком в штанах
И веришь в одно: ты жив до тех пор, пока
Последний патрон зарыт в лепестках цветка.
Я знаю, что будет больно, как в день, когда
Упала на Припять-город Полынь-звезда.
Никто не простит, не вынесет, не спасёт.
Ты будешь один.
Ты сам им построишь плот.
Я знаю, что будет мелко и глубоко:
Взбодрившийся кормчий пустит твой плот рекой
В малиновый рай,
В густой колокольный гул…
Тебя одного оставив на берегу.
30 октября 2014 г.
Люди
Все они были поэтами нашей эпохи,
Все обучались Отчизне у старой Солохи.
Четверо странных, враждебных друг другу людей:
Сельский мольфар.
Маргинал.
Экстремист.
Лицедей.
Первый хранил кровь калины в медвежьей утробе,
Пил самогонку в ПЕН-клубе, был подан на «Нобель»,
Но, не дождавшись награды, уехал в Иран −
Солью джихада лечиться от припятских ран.
Все наши бунты второй увидал в саркофаге.
Сыпля на них конфетти туалетной бумаги,
Он говорил нам: «Вы – зомби!» − и гнил, как музей,
Среди предавших и преданных им же друзей.
Третий был странным, жестоким моим побратимом:
Он полагал, что река, как и смерть, − обратима.
С шиком нося камуфло, как подростки – «Левайс»,
Он убивал (и его убивал) Иловайск.
Ну, а четвертый был каждым из них понемногу.
Веровал в Бога – в печального мудрого Бога
Всех верлибристов, способных обсасывать век,
Где над Шопеном рыдает в ружьё правосек.
Я понимал их. Они были слишком ранимы.
Звали меня в неофиты. Потом – в пилигримы.
Били мне в грудь своим Дао, стелили пути…
Я их любил.
Я не смог бы за ними пойти.
31 октября 2014 г.
Расскажи
Аркадию Веселову
Расскажи мне о том, как бродят в песках верблюды,
Никого не кляня, не помня, не порицая…
Расскажи мне о том, о чём говорить не любят
Боддхисаттвы, шахтёры, пасторы, полицаи.
Расскажи мне о том, как в ямах гниют солдаты,
Как от жалости плачут ангелы на Амуре.
Расскажи мне о том, о чём говорил когда-то
Молодой Гумилёв заплаканной нежной дуре.
О сокровищах Джа. О чёрных снегах Донбасса.
Об оленьей тропе, ведущей на Южный полюс.
Расскажи, как Мария мёдом кормила Спаса,
Как, завидев её, шахидка снимала пояс.
Расскажи мне о том, как ладят патрон и дуло,
Если твой автомат цветочками размалёван.
(И не трусь: расскажи, с кем тискалась эта дура
Под крылатой шинелью мёртвого Гумилёва).
Расскажи, наконец, зачем из энциклопедий
Изымают молитвы, но оставляют гимны.
Расскажи мне о том, что завтра − ты не уедешь.
Расскажи мне о том, что завтра − я не погибну.
Ну, рассказывай же! Рассказывай! Выпью залпом
Золотые твои слова со свинцом смертельным,
Потому что, мой ангел, всё, что б не рассказал ты,
Продаётся за гривну в храме, как шрам нательный.
1 ноября 2014 г.
Зигмундбург
В этом городе, где все женщины ходят
В некрасивых пальто,
Где над чёрными стрингами из Китая развевается алый
флаг,
Я за спиной оставляю мир – оставляю его на потом,
Чтобы было куда вернуться, когда рассеется мрак.
В этом городе, где писатели с головой окунаются в море
бумаг,
Потому что моря здесь тоже нет −
Есть только речка в береговой трясине.
На её середине
Живёт изумрудный маг:
По утрам он выходит на берег – помолиться на небо синее.
В этом городе, где о боях знают лишь по рекламе боёв,
Содранной из американского кинофильма,
Бабулька плачет.
Молодой волонтёр хватается за ружьё.
А вернувшийся нацгвардеец молча курит табак без
фильтра.
В этом городе, о котором писали Скиба, Жадан, Павлюк
(А теперь пишу ещё я на немодном русском),
Я, наконец, понимаю, насколько же я люблю
Свою столичную жизнь:
Так солдатское мясо любит свою мясорубку.
Поэтому послезавтра − меня уже здесь не будет,
А через неделю-другую я уеду в посёлок «Счастье»:
Туда, где стреляют, где люди, как люди (то есть, хотят
тепла).
Но сейчас я иду по этому городу, разлагая себя на части:
На атомы.
На молекулы.
На сны.
На колокола.
Колокола поднимаются, хватаясь за шпили храмов,
Как хватается бард-любитель за три банальных струны.
В этом городе, где все женщины – это дочери, жёны, мамы
–
Красивых пальто никогда не шьют…
Да и нахрен они нужны?
В городе есть даже два университета,
Психоанализ в которых читают женщины,
Потому что мужчины ушли на фронт.
Одна из лекторш любит рассказывать по секрету,
Что с того света
К ней является «Зігмунд Фройд».
Он говорит непонятно. Исчезает внезапно.
После него в мужиках-цивилах – совсем не хватает жести.
И, пока её сестры, пунцовея, как флаги на стрингах,
Наливают заветные сто,
Я иду по этому городу – похожий на всех этих женщин:
С полной авоськой.
С голодным лоном.
С красивой душой,
Летящей поверх пальто.
3-4 ноября 2014 г.
Баллада о человеке, запретившем курево в поездах
Иловайский солдат.
Господнее «Аз Воздам».
Тюфяки. Рюкзаки. Седая, как соль, заря.
Человек, запретивший курево в поездах,
Никогда никого, наверное, не терял.
Как поэт – я люблю их всех.
Как боец – не сдам,
Пусть плохих, но своих: таков у земли пароль.
Человек, запретивший курево в поездах,
Не бывал в небесах, где светит земная боль.
− Спички будут?
Совковый тамбур.
Особый дар
Беспощадно молчать, зажав между пальцев слог.
Человек, запретивший курево в поездах,
Обладает большим запасом красивых слов.
Но у нас проводница – добрая, как звезда
(Как все «звёзды» на букву «П», чья ладонь – тепла).
Человек, запретивший курево в поездах, −
Не её персонаж:
Она бы с ним не легла.
− Ничего у тебя, браток не спрошу: беда,
Как бутылка дешёвой водки, − на всех одна.
Человек, запретивший курево в поездах,
Отнимает твои победы и ордена.
− Ты прощаешь его.
Смущаясь, ответит:
− Да.
Потому что его удел – защищать вокзал.
(Человек, запретивший курево в поездах,
Никогда никого, наверное, не прощал).
Сквозь тела наших душ в Пески убежит вода.
В Каракумы ветров осыплется Карачун.
… Человек, запретивших курево в поездах,
В привокзальных церквях поставит за нас свечу.
3, 7 ноября 2014 г.
Конкиста
Така глибока кров нікуди не тече
Игорь Павлюк.
Жрецы говорили мне: «Ты – ацтек. Сын Кактуса и Кецаля.
Пернатые боги хотят войны: воздай им за их труды!»
Над знойным болотом вождя Меши, как стела, стояла
цапля
И видела белых людей с крестом в зелёных глазах воды.
И видела белых людей с мечом.
Они, как и мы, − жестоки.
Я тоже их видел. Они нас жгли. Большая была буза.
Густая астланская кровь, вобрав настойку из листьев коки,
Не годная течь, уходила вглубь.
Из недр её рос базальт.
Я тоже их резал. Без лишних слов. Без жалости. Без
пощады.
Чем реже ты думаешь по ночам, тем меньше в тебе вины.
Ведь это же, братцы, моя земля! Мой парусник! Мой
песчаник!
Мои пирамиды во мгле веков!
Алмазы. Колибри. Сны.
У нас была девочка. Из родных. Мы звали её Личинкой
Большого Небесного Комара – за чистый колючий взгляд.
Испанец, убивший её отца, отдал ей Псалтырь в картинках
И кубик, похожий на чернозём, с наклеечкой: «Шоколад»
Малышку забрала вдова. Ещё − был рыжий монах с
бородкой.
Смешной, без оружия, он шептал: «Любите своих врагов».
А мы принесли его в жертву. Царь поил нас трофейной
водкой –
Единственной радостью от врагов с Колумбовых берегов.
Потом я погиб, не успев прочесть в анналах Теночтитлана,
Какой из храбрейших смертей. В тот день над миром
пошли дожди.
Курганы туманами занесло. В туманах лежат шаманы.
Монах и Личинка попали в рай…
Всё главное – впереди.
13 ноября 2014 г.
16
Земля тебе пухом. Здорово, батя. Кто-то, а уж ты
поймёшь.
Ты помнишь, как там, глубоко в ущелье, свирепствовал
Черемош?
По верхней тропинке – по скользкой кромке горбатой, как
гроб, земли −
Шестнадцать солдат шестнадцатилетних – ты помнишь,
как вы вели?
Согласен, родимый, − водить на мушке (я тоже
вожу) – не
в кайф:
В такие минуты твой личный Каин – сильнее, чем личный
Кай.
Но знал ли ты там, на крутом утёсе, команду взметнув, как
плеть,
Что перед расстрелом такие люди свой гимн начинают
петь?
А снег на румынской границе – мелкий. Он сыплется, как
крупа,
Как Манна Небесная, как фонемы речёвок ОУН-УПА.
Как жаль, что в хорошей партийной школе инструктор вам
не сказал,
Что все они носят с собой гранаты – на случай, когда
провал.
Они победили. И пусть победа была, как река, мелка:
В единственном счастье на смерть идущих – на миг
обогнать стрелка –
Заложена доля опережений на сотни чужих атак.
Тогда и решил ты примкнуть к их стае, «Советы» предав…
Ведь так?
Сансара – забавная штука, батя. Её оборот – жесток.
С Востока на Запад вы уходили. Мы – с Запада на Восток.
И девочки те же, и сопли те же, и та же (иная) речь.
И кровь, у которой одна задача согласно приказу – течь.
Еще есть хиппушка. Живёт в столице. С глазами, как свет
зари.
Она и сквозь снайперский дождь летит, как сквозь
мыльные пузыри.
Она ободрить меня не способна. Печаль мне вполне ясна.
Бодрю её я, набирая с фронта: такая у нас страна.
Земля тебе прахом. Вальгалла – раем. Спим с миром
− и
спи с войной.
Когда я вернусь (если я вернусь), я женюсь, − и
моей
женой
Трофейная фея Донбасса станет – дочь сепа, сестра
мента…
(Смешно, но хиппушка мне говорила, мол, «мир спасёт
красота»).
Короче, чем дольше живу я, предок, тем легче тебя
понять.
Я вышел бы утром в широко поле, но кто-то украл коня.
И снова – засады, растяжки, мины. Тьма тьмой. Не видать
не зги.
Шестнадцать покойников у могилы молитвы поют, как
гимн.
16 ноября 2014 г.
Cargo Ballad
Кохай, рибо, кохай,
Хай безнадійно, хай,
Хай без жодних надій –
Радій, рибо, радій.
Сергей Жадан
Её вес выходил за пределы сил −
Этой ноши никто не хотел нести.
Но никто, тем не менее, не спросил:
«Слышишь, ты, тяжело ли тебе в пути?
Слышишь, ты, вросший костью в земную ось!
Слышишь, ты, самый хрупкий из Боддхисаттв!
Ну, на кой тебе это? Возьми да брось!» −
Пусть спросил бы…
Ведь я бы не стал бросать.
Потому что вопрос - это как маяк,
Как скользящий по раненой коже шёлк;
Потому что вопрос - это как семья,
Из которой ты с грузом своим ушёл.
Беспощадно и громко молчат в тылу,
Рассуждая о смысле добра и зла.
«Что за спрос за вопрос?» −
Я рычал во мглу,
И, пугаясь меня, расступалась мгла.
А на утро встречали меня чижи,
И стелились кувшинки к ногам воды,
И какая-то матушка из чужих
Сердобольно крестила мои следы.
Сквозь обрывки нестираного белья,
Сквозь флажки для зверья,
Сквозь тюрьму и тьму
Проходя, − неожиданно понял я:
Их вопросы – мне более ни к чему.
Потому что когда я увижу свет −
Свой небесный Шираз из кровавых роз, −
Спросит Тот, для которого мой ответ
Изначально был ясен:
«Ну, как, донёс?»
17-18 ноября 2014 г.
Богема
Они – это те, кто верит и те, кто ждёт.
У барышни в сумке – водка и бутерброд;
И несколько фраз верлибром, что всё не так;
И жизнь между ног – доступная, как пятак.
И смерть между строк – далёкая, как санскрит.
Она и сама не знает, что говорит.
В их обществе ощущаешь себя моржом:
Они – это те, кто плачет и те, кто лжёт.
Изящные платья. Души на каблучках.
В случайных зрачках из зала – симптом ЧК.
Они − это те, кто волен закрыть глаза
На этот кипящий от камуфла вокзал.
И ты забываешь имя, вступая в «ник».
Смешно сознавать: ты тоже – один из них:
Всё та же гордыня, та же дурная прыть…
Единственный минус – трудно глаза закрыть.
И вот ты глядишь, тараща чумной белок
На пёструю цепь смотрин, похорон, балов.
И вдруг понимаешь: ноги тебя несут
Подальше от их Парнаса на Страшный Суд.
Они – это те, кто путает «да» и «нет».
Врачу из санбата стыдно сказать: «Поэт», −
Признавшись с безбожным пафосом
В том, что ты
Работаешь умножителем пустоты.
И ты уползаешь в город, как в сталактит, −
Обломками павших Лениных колотить.
И колокол бьёт,
И дьякон − давно не свят…
Они – это те, кто тоже не виноват.
27 ноября 2014 г.
|
