Поколение First

Марии Берлинской

Помоги мне, Солдат.
Мне страшно. Я − очень слаб.
Все гранаты во мне взрываются воем баб.

Расстелив свою душу миру во всю длину,
Я не знал, что по ней отправятся на войну

Те, кто, сопли жуя, в крысином смердел тылу.
Помоги мне, Солдат,
Продраться сквозь тьму и мглу.

Помнишь,
Ты обещал мне замок из Белых Птиц?
Ради их Белизны мы небо ушли коптить.

Я-то знаю, что небо – сбудется:
Пусть не нам
Улыбнется заря, лучами осыпав храм.

Но пока я сижу − бухаю стихами в блог,
Проклиная всех тех,
Кто нами прикрыться смог,

Опорочив наш Китеж:
Вечность – ему цена.
Я брусчатку Майдана сердцем скребу до дна.

А на дне, − купола.
Соборы, Карпаты, Крым…
А на дне – те, кто, Первым сгинув,
Не стал Вторым.

А на дне – Светлояром − светится наш форпост:

Непреклонное

Поколение

Number

First!

Second Hand-патриот приходит –
Вправлять мозги…

Украина,

Мадонна,

Машенька,

Помоги!

10-11 мая 2014 г.


Украина

Ты – мой детский рисунок, сделанный года в два,
Где принцесса в нарядной шляпке – страшнее пугала.
Ты – мой двор в привокзальном Франике. Ты – трава,
На которой сидела жабка блестящей пуговкой.

Ты – мой первый, до школы даденный мне урок:
Мол, «преступно – гоняться в сквере за белой бабочкой!»
Ты – соседский щенок, взобравшийся на порог,
И, пискливо рыча, загнавший домой, к прабабушке.

Ты – Чернобыль. Ты − дед, вернувшийся с лучевой.
Ты – трескучая глотка датчика, что зашкаливал
На моём первомайском платьице. Ты – живой
Мёд народного горя в залпом допитом шкалике.

Ты – Андрей. У тебя есть мама, сестра, жена,
Старый ноут, зазноба в Ялте и флэт на Дарнице.
Ты вчера не пришёл с войны. Ты – сама война.
Ты – поэт. Ты – шнурок, которым поэт удавится.

Ты – мой брат-инвалид с железками Костюка.
Ты – солдат. Ты – «цивил», несущий солдату «Marlboro».
Ты – улыбчивый хиппи в дымке от косяка.
Ты – сияющий лик Мадонны, увитый мальвами.

Ты – Вселенная, что поведал Гомер-Баян,
Захлебнувшись казацкой кровью слепых гекзаметров…
Я тебя, моя радость, сотни веков ваял
И «Чижа» тебе пел под водку на пике Замковой.

Ты – гуцул, что на кляче ездит в одних трусах,
Обгоняя при этом джипы на горных выселках.

Только, Детонька, знай: когда заболит роса,
Я закину в рюкзак бинты – и пойду под выстрелы.

12 мая 2014 г.

Сказка про белый бычок

Стефании Даниловой

В не разбуженной газом кухне сижу куря.
Вместо лампы – заря: мы встретились с ней – кирять
Позапрошлый коньяк, закусывая куском
Недоеденной чёрствой ночи, что в горле ком
Образует и не даёт до утра уснуть.
Наши люди устали и потеряли путь.
Путь на самом-то деле – прост, как на Юге Буг.
Но сегодня – война: все воды текут в «Фейсбук».

Только завтра, родная, реки поднимут бунт,
Потому что природа – выше трибун и хунт:
Ей давно невдомёк, чего мы хотим от рек
И откуда взялось животное – «человек», -
У которого мозг с улиточным не сравним.
Тем не менее, он считает, что он – раним
И его утешать обязана вся земля,
Когда он на ней гадит, рожками шевеля.

Наши белые флаги мира во тьме времён
Диктатуры и менструальных её знамён
Мельтешат, как простынки Virgo бельмом в глазу
У того, кто сачком насилует стрекозу.
Можно плёнку сорвать, но сердцу – не приказать:
Всё равно остается девственной стрекоза!
Чем потом, после свадьбы, сваху-судьбу пилить:
Лучше, мрак рассекая искрой бычка, палить
Всех врагов, всех друзей, всех тех, кто «ни то, ни сё»…
(Так в четыре пустые чашки глядел Басё).

Если крик твой – лишь писк в шумах мировых Коррид,
Никого ни за что не вздумай корить –
Кури.

13 мая 2014 г.

Миротворец

Лиане Виничук

В этот вечер, который чем-то сродни расстрелу,
Ты идешь по земле, − изысканный, как Растрелли.
У тебя в кошельке − монетки заводят трели,
У тебя в голове - все лютни и все свирели.

В огороде твоем - все лютики и ромашки.
Ты по-прежнему веришь дворничке тете Машке
И еще в то, что мир спасет ледокол бумажный,
Но, пуская его, ты вслед никогда не машешь,

Потому что ковчеги созданы для скитаний:
Генетически в каждом третьем из них - "Титаник".
Ты идешь сквозь кирпич, расправив хребты у зданий:
Ни свои, ни чужие стены тебя не сдали.

Тебе адски везет.
Ты - умный, хороший мальчик.
Всякий Гитлер тебя хотел бы убить на матче,
Но полет у мяча по-прежнему - выше мачты,
Впрочем, если по дзен,
То матч, как и мяч, - обманчив.

В этот вечер, который чем-то сродни пожару,
Ты один еще помнишь запах воды, пожалуй.
Ты идешь, как Махатма Ганди, - сухой, поджарый,
Концентрат океана – солью! − вобрав под жабры.

Ты - не трус.
Ты прожил с три короба революций.
Ты воочию видел, как погибал Валюха.
Но когда не за волю бьются, а за валюту,
Ты уходишь с войны,
Где главный герой - ворюга.

Ты готов напролет ночами читать Бальзака,
Ты готов закопать мечту под горой базальта, -
Лишь бы только не слышать вопли чужих «банзаев»,
Лишь бы только не есть с лотков на чужих базарах.

В этот вечер, который чем-то сродни больнице,
Где в палате − ты сам и не к кому прислониться,
Ты берешь сигарету.
Ставишь на полку Ницше

И, Христу помолившись, кормишь из рук синицу.

Острог, 15-16 мая 2014 г.

Синюха

Родись она в древних Сузах – была б царицей.
Еще хорошо бы нефть продавать в Кувейте…
Оксане по кличке Бомба − давно за тридцать,
И бомбой она не выглядит, хоть убейте.

Чернявое злато ей заменил стопарик.
На дне его – сплёв дешёвой сермяжной правды.
Оксана мечтает спать с чернокожим парнем,
Который играет регги и видел Прагу.

Но здесь – Украина.
Бар «Гайдамацька втіха».
Гражданские войны.
Пиво на летний вынос.
Приходят поэты – ангелы с нервным тиком −
Никто из них в рай её до сих пор не вывез.

А ей же так нужен, «бляха», хоть шмат Эдема!
На Родине жить, − как сало жевать с гвоздями.
Она прозревает: всякий, кто ангел, − демон:
Он только и может рифмой стучать, как дятел.

Зато в кабаках – Малинин, вытьё и маты.
Три буквы о стенку бьются боксёрской грушей.
Оксана сипит романс на стихи Ахмато-
Вой…
Вой!
Вой, в рёбрах ломая душу.

И я прихожу к ней снова в хипповых джинсах,
Сбежав от сетей, где снобы меня калечат.
Она откровенно ржёт над богемной жизнью:
«Ну, что у тебя за бантики и колечки!»

Когда умираешь, хочется петь о чистом
Пропитом лазурном небе, где пули свищут…

Оксана, ты – голос «сраной» моей Отчизны,
Но нет никого светлее тебя и чище.

18-19 мая 2014 г.


Разобранные рельсы

Донбассу посвящается

Перед смутой, и смерчем, и смертью склоняя главу,
По дорогам Отчизны
Я рыбою птичьей плыву,

Рассекая клешами славянский и славинский ад
Полувысохших луж на бесхозных могилах солдат.

Перед костью, и косью, и кривью поставив щиты,
На гребне людовоза я мчу, миновав блокпосты,
Поминая стихами усопший адамовский рай…
И ложится страна – каплей крови – на кончик пера.

И хохочет страна, щуря пасть, как безротый хомяк.
Я хочу её всю, - даже ту, где бранят и хамят.
Я люблю её всю, раскатав Голубую Губу
Белозубого неба - на поле, и пыль, и пальбу.

У девчонки с ребёнком, как змейка, струится коса.
Её Ванечка учится Мишку за ушко кусать.
Сколько б мамкиных слёз не лилось сквозь созвездия сит, -
Никого я за них в этой жизни не смог укусить.

Я пытался фонить в микрофон, выдыхая слова, -
Истерическим лаем мне в спину стреляла сова.
Крым и Рим, кукушатами в медные трубы трубя,
Отмеряли, как мало осталось мне петь для Тебя.

Нас опять не пускают. И поезд, бросаясь в обход,
Будто меч самурая, вонзает в живот небосвод.
Ближе к фронту разобраны рельсы на сто черепов…
Этот поезд – предатель: он в Альпы идет через Понт!

Перед жиром, и жором, и жаром не пряча лица,
Тем не менее я не намерен играть в гордеца:

По дорогам Отчизны
Я птицею рыбьей лечу
И, крыла обрубив, - в виде хлеба - несу палачу.

Донецк, 22-23 мая 2014 г.


Поезд «Содом – Эдем»

Памяти погибших украинских солдат

Домой!
Под волынские вязы и липы.
Домой!
Под столичные крыши и башни.
Меня не убили,
Хотя и могли бы:
Я снова не вышел
Из Божьей рубашки.

Грохочут колёса –
То Стусом, то Бахом.
Я в тамбуре славлю
Еврейского Сына
За счастье родиться
Подольской собакой
Своей бесноватой
Святой Украины.

Багровый резец
Большевицкой лопаты
Продрался сквозь душу
И вышел навылет:
Взорвавшись осколком
Нательной гранаты
Во мне погибают
Стрельцы Сечевые.

Домой!
На Полтаву, на Косов, на Ровно.

В траву! −
Без отравы, травматов и травли.

Отец Мой Небесный,
Прадед Мой,
Народ Мой,
Пацан мой,
Ну, как я тебя здесь оставлю?

По радио-«вральнику» −
Гитлер и «Лимбо»:
«Пригожие», гадкие
Песни про «бумер».
Меня не убили,
Хотя и могли бы:
Я сам за ребят,
Генетически умер.

Отпели меня
По вселенским канонам
Москва, Сарагоса,
Херсон и Прилуки;
Но жмутся – стигматами –
В стёкла вагона
Донецкой сестрицы
Усталые руки.

Она, на Мадонну похожая чем-то,
Ругается мантрой и молится матом;
Она в полный голос
Читает Шевченко,
Плюясь Боддхисаттвами
В пасть автомата.

А поезд всё мчит
Из Содома в Самаддхи:
Его не догонят  
Ни пули, ни черти.

Цветут на могилах церковные маки:
Миграции в ад окупаются смертью.

25, 27мая 2014 г.


Зодчество Зощенко

В моей жесткости – нежность − тоньше мизинца веточки.
Я курю, обложившись комнатой с вещей ветошью.
А за окнами – двор с бычками родными самыми:
Три берёзки болтают с небом, как дети с мамами.

Мефистофель в углу шипит, чтобы я повесился.
Но, согласно на редкость стойкой советской версии,
В Академии Государства я слыл заочником,
Ибо Зодчеству Слов учил меня доктор Зощенко.

Новомодные власти метят меня в соратники.
Старомодные власти тащат меня в стервятники.
Но, когда я стоял под пулями возле мостика,
Ни одной из них − не заметил я в роли Моцарта.

Потому что куда  доходнее роли Лениных.
Я собой воплощаю адское поколение
Всеми сданных,
Но не сдающих
И не сдающихся, –
Заболевших инакомыслием Вечной Юности.

Мы учили мента − Шаляпина петь по рации,
Ритмам Цоя учили – рокера волгоградского,
Солженицыным сталиниста пытались вылечить…
Наш крутой самолёт взорвался –
За час до вылета.

Кто угробил его – неясно, и врут по радио:
Вот вам новость, которой впору жлоба порадовать!
Чёрный ящик – и тот украли: смывать позорище…

Что осталось? −
Остались совесть и книга Зощенко.

29 мая 2014 г.

Папа Янкель

Писателю Владимиру Рафеенко (Донецк)

Снова эллины сдали ромеям священный Олимп.
Не проклюнувшись в белых колибри на ветках олив,
Липнут чёрные мухи к тому, что считалось лицом…

Я вишу на кресте, Папа Янкель, − и дело с концом.

Из разбитых глазниц прорастает сухая трава.
Часть лица у меня неким чудом осталась жива,
И на ней кровью агнца, как ребе – каноны Левит,

Пол варшавского гетто мне пишет признанья в любви.

Папа Янкель! Я просто вишу и не жду новостей.
Я не смог искупить ни своих, ни соседских детей,
И они умирают.
В столице гниёт Колизей.

Я вишу, созерцая лодыжки бегущих друзей.

Вот мой Пётр семенит: он был первым, кто встал у ворот,
Когда мы заходили в село, исцеляя народ.
Вот и Павел: он брал мои книги, как мишку, в кровать.

Вот… А этого имя, Отец, я не в силах назвать.

Я вишу. Почему-то приходят на ум корабли
Из газетной бумаги. На каждом – оранжевый блик.
Светит небо. И Павлу с Петром – по одиннадцать лет:

Мы не знаем иных применений продажных газет.

Мы не ценим добра, потому что не ведаем зла.
Папа Янкель, ты помнишь, Тамару, что в гетто жила?
Обнимая мой тощий, плетьми разрисованный стан,
Обожала она не меня, − а родной Ханаан.

Наконец-то я Дома! Голгофа – уютный отсек.
Моя Родина бьётся в гражданке, как лучик в овсе.

Помоги, Папа Янкель, на миг замедляя распад, −
Но не мне, не Петру, не Андрею, −

Тому, кто распял.

29-30 мая 2014 г.


Японские мотивы

Я лежу, обмотав гортанью культяпки ног.
Из меня, как из вены мёд, вытекает Бог,

Ибо чаша души наполнена до краёв...
Мимо мир летит -
Многокрасочным укиё*.

Мельтешат на лету картинки за кадром кадр.
Я хотел бы постичь космический звон цикад:

Так младенец, испив священное молоко,
Жаждет шею коровы хлипкой обнять рукой.

Я лежу, и напрасно воин взывает: "Встань!"
От меня вообще осталась одна гортань,

Где Сивашем скрипит солёная кровь "жида",
Проливаемая фашистами,
Как вода.

В озверении состязаются East и West.
Я лежу, а на мне -
Нательный надгробный крест.

И подросток глядит, украсив наколкой пах,
Как лежачие камни пляшут в аду гопак.

Только завтра Воскреси Мама - и будет Суд:
И меня, и тебя, и дядю в трусах - спасут.

И осушится залпом чаша Добра и Зла:
Хокусай нарисует Фудзи - и все дела.

Херсон, 31 мая 2014 г.



Наёмник

Вместо зрачков – две дырки с командой «Фас!»
Мамка твоя качала ль тебя во сне?

Воин без права знамени, здравствуй, фаш.
Как тебе здесь, на адской чужой войне?

Как тебе воздух с кровью и гарью − жжёт?
Или целует в пах бесовством побед?
Я – патриот.
Еврей.
Доходяга Джо.
Вечный любовник истины и − поэт.

Мною изучен твой боевой «Калам».
Мною усвоен твой чумовой «джихад».
Так что, давай, мужик, опусти «калаш»
И не маши им в сторону сирых хат.

Здорово жить, не зная фатальных дат:
Быть дровосеком, йогином, попадьёй.
Только вчера себя подорвал солдат,
Зная, что завтра в женщину попадёт.

Что ж ты творишь с народом моим, урод?
Был в твоём теле Будда, да вышел весь.
Каждый, кто выжил, свой получил урок:
Если я умер, − с трупа хотя бы слезь!

А за окном – слепой Гефсиманский рай…
Хнычет ручей, разбуженный соловьем.
Ближе к утру твой царь на глазах Варрав
В жидкую кашу втопчет меня живьём.

Жизнь такова: кто выплеснул, − тот отгрёб.
В ванне на мине голый гниёт Марат.

Я прогрызу зубами дощатый гроб
И возвращусь на Родину –
Умирать.

5 июня 2014 г.

Суд над поэтом

— Итак,
в прошедшем поэт, в настоящем просящий суда,
свидетель себя и мира в 60-е года?
- Да!
— Клянетесь ответствовать правду в ответ?
- Да. (Андрей Вознесенский)

На белом плече прокурора квадратная сумка
Чернела иконой Малевича, воздух очистив
От всхлипов задушенной мухи…
«Эстрадная сука!
Богемная сволочь! Ответь пролетарской Отчизне:

Не ты ли продался за водку и славу Ваалу?
Не ты ли сказал, что тебе наш шалаш опостылел?
Не ты ли солдат приводил, чтобы нас убивали?

Не ты ли?

Не ты ли…

Не ты ли?!

Не ты ли?!!

Не ты ли?!!!

Не ты ли седлал на рассвете упрямую лошадь,
Последнего из каторжан напоив из колодца,
Когда, либеральное падло, ты вышел на площадь
И нашего батю назвал всенародным уродцем?

Не ты ли опять призывал к нам заморских варягов?
Строчил репортажи о наших пирах и парашах?
Мы всё-таки правильно сделали, выбрав Варавву:
Варавва – бандит, спору нет, но хотя бы из наших.

Чего ж ты молчишь, неформал с экзотическим ранцем?
Не годна для нас ни одна из твоих философий».
И зал разорвало от вопля:
«Убить иностранца!
Лишить его права красиво висеть на Голгофе!

Пускай не считает себя возвеличенным духом:
Он – низок, как мы.
И плевать на священные мощи».

А мёртвая, но в мотылька воплощённая, Муха,
Порхала в окне в очевидном преддверии Мокши.

5-6 июня 2014 г.

Мамзель

Виталию Ковальчуку

А всё-таки мир – по-своему милосерден:
Прохожий бредёт по древней подольской тверди
И, глядя на мой наряд, говорит фривольно:
«Мамзель, из какой вы сказки?» −
И мне не больно.

А всё-таки мир – по-своему гармоничен:
Как дерево в синих бусиках из синичек;
И он по законам йоги, фэн-шуя, ньяя
Всё чёрное, пусть не сразу, но вытесняет.

А всё-таки мир – по-своему идеален:
По-прежнему чай дымится в родной пиале.
Роняю кипящий чайник…
Мой жест – случаен.
Глотай, не хочу – убейся горящим чаем!

А всё-таки мир – по-своему совершенен:
Количество шей в лебёдушке длинношеей
По общей длине сравнимо с размером Нила.
Зимой согревают ватники и винилы.

А все-таки мир – по-своему…
Эта свойскость
Бывает подчас единственно верным войском,
Которое, если лупит картечь косая,
Тебя незаметно – пулей прямой – спасает.

И ты выползаешь сухеньким из Сансары.
Летишь на гастроли в некие Чебоксары
И веришь, что он поднимет твой рваный вымпел –
Случайный попутчик, жаждущий вместе выпить.

А всё-таки мир – по-своему человечен:
Ведь в нём тебя бьют изысканно, без увечий.
И ты в сотый раз свой крест несёшь, как салазки, −
В цветах и бинтах…

«Мамзель, из какой вы сказки?»


6 июня 2014 г.


Блаженство: маленькие истории

Владе Пилипенко

Папе сломали ногу. Папа шепнул: «Беги!» −
Девочка без раздумий бросилась на машину.
Папа лежал блаженно и подставлял под шины
Яму своей грудины. Боженька без ноги

Нежно смотрел на небо. В небе порхал Сиддхартха
И улыбался папе, ибо блажен был он.
Где-то над Чёрным морем Джонатан Ливингстон
Вышел сухим из стаи. Доченька олигарха

Съездила на могилу к Бродскому. Мандельштам
Снова просил пирожных, глупенький каторжанин
Тоталитарных прерий! Пламя прильнуло к Жанне.
Жанну свои продали. В рай по её костям

Шёл молодой Рылеев, глядя на горы Герник.
Кто-то вопил: «Повесься, грёбаный декабрист!»
Девочке с пневмонией делал Последний Лист
Бомж из шестой палаты. Ибо блажен О.Генри.

Ибо блаженных этих в детстве придумал Сын
Божий, когда читал Исайю Синедриону.
Синедрион был в шоке. Город блевал неоном.
Осатанев, Иуда плакал меж двух осин.

Мы уходили молча. Горсткой – из тьмы сражений.
Нас было мало: трое. Нас было, в общем, два.
Голосом всех Офелий пела псалмы трава.
Папе сломали ногу. Папа лежал блаженно.

Ибо блаженны нищие духом: они уте…
Нас утешать не надо. Нас насыщает голод.
Нас согревает холод. Нас защищают горы.

Ибо навек блаженна − свечечка в темноте.

8 июня 2014 г.


Синдром Чепмена

Жорин папа работал слесарем и судьёй.
Слушал песенки Повалий и любил по-русски.
Никогда не мечтал к японцам сбежать в Яёй,
Не искал по болотам пёрышко трясогузки.

По субботам он рявкал сыну: "Иди ты в лес!
Твой хард-рок заглушает телек, а там - Задорнов".
Жора слушал, сопел, бодался и вдруг - исчез,
И его не нашли ни в камере, ни за домом.

Через год он вернулся, хипстерский маскарад
Заменив на солидный боб и костюм опрятный.
Говорил он теперь отрывисто: "Понял", "Рад",
"Будет сделано", "Вы услышаны", "Всё в порядке".

И шутила мамуля: "Вырос! Здоров кабан!"
И подруга нашлась с ногтями и бритым пахом.
Только папа взгрустнул, чихнул и пошёл в кабак,
Неуклюже измяв тинейджерскую рубаху.

За окном воробьями пыжился старый вяз.
Бес метался, пытаясь небо у Бога стырить.
Жора в Азии шлялся.
Ездил стрелять в Славянск.
(Потому что работать клерком - смешно и стыдно!)

От хард-рока остался детский истошный вопль:
Уничтожить кумира с бабочкой на браслете.
Пусть бы стригся под ноль, жрал пиво и чтил "совок",
Научился бы жить, как все, в коммунальной клети!

А потом прозвучала дробь, как команда "Fuck!", -
И библейские прядки хлынули переулком...

Гитлер в детстве мечтал быть Мастером - это факт.
Пятилетний Джон Леннон лепит коня из булки.

9-10 июня 2014 г.


Москва (Ангелы свободы в розовых гробах)

Я мечу, не целясь. Я шепчу не глядя.
Я гляжу, не щурясь, из-под вспухших век.
Прислонясь к «Таганке», мальчик на тачпаде

Набирает пальцем двадцать первый век.

На подворье храма тачки полицаев
Перекрыли доступ к золоту икон.
Вжавшись в тёмный угол, старый палисадник

Ловит шум эпохи станциями крон.

Опускает вечность денежку в колодец –
Покупает время. Топчется конвой
Там, где жил Высоцкий… И летит Володя

Семиструнной чайкой − над стальной Москвой.

Я встречаю Музу. Музу звать Наташей.
У неё в глазищах – нежность и тоска.
Я чутьём рыбачьим ощущаю: «Наши».

Рыба пахнет свежей кровью рыбака.

Мы с тобой – не сёстры. Мы с тобой – не братья.
Я чужой здесь, детка, как в пустыне кран.
Просто на Арбате седовласый брахман

Воскрешает рагой древний Хиндустан.

Я не сплю седьмые от Исхода сутки.
Разгребая стаи боевых собак,
Я бреду следами Маленьких Присутствий

Ангелов свободы в розовых гробах.

13-14 июня 2014 г.


Эстафета

Поэту Ольге Азарсковой (Тамбов)

Когда у меня, мой ангел, не хватит сил
Ползти сквозь эпоху, горлом её хрипя,
Отрежь от меня культяпки вселенских крыл
И Путь мой пройди до края за пядью пядь.

Когда у меня, мой ангел, не хватит слов
И я задохнусь от кольев, колонн, колод,
Зарой меня там, где бродит индийский слон,
Сожги меня там, где пишет портрет Кало.

Когда у меня, мой ангел, не хватит лет
И я, пережитый каждой из продавщиц,
Куплю, наконец, пушистый гранитный плед,
Возьми у меня – не меч! − но хотя бы щит.

Когда среди всех, мой ангел, не хватит вас,
Кто верит в меня от Терека до Сулы,
Оставь мне пол-пачки жизни – скурю за час,
Вдохнув косяки хвалы и бычки хулы.

Когда у меня, мой ангел, не хватит драк
И мне отобьёт печёнку вчерашний друг,
Возьми у меня мой чёрный и белый флаг,
Как брал его я из честных покойных рук.

Когда у меня, мой ангел, Медведь-гора
Отнимет святое право на волчий крест,
Не бойся быть сильным дурнем и пить с утра,
Не думай о том, как рубятся East и West.

Не думай, как три букашки воздвигнут тыл,
Проплешины выев в ранах кровавых роз…

Когда у тебя, мой ангел, не хватит сил,
Прижмись к мураве, в которую я пророс.

14 июня 2014 г.

Наркотик

Все дороги в отели пройдены.
Все заплачены барыши.
Все эмоции вышли в Родину, −
И не надо их
Ворошить.

Все капризы давно изучены:
Маю с майей пришёл конец.
Оборвался – коротким зуммером –
Волком выношенный
Птенец.

Как Шевченко в гробу до Канева,
Как притихшая кровь моя,
Уходи по тропинке каменной –
Через минное –
На маяк!

Сколько солнцем глушить теней ещё,
Духов прошлого матюкать?

Отступай же,
Моё Тинейджерство,
По скамейкам и мотылькам.

Джеки Чан распрощался с рингами.
Пульс зубами в кивок зажат.
Хорошо быть – навеки спрыгнувшим:

Только пальцы чуть-чуть дрожат…

14 июня 2014 г.

Письмо Солженицыну

"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Иосиф Бродский


Над Карпатами – небо низкое, соловьями грохочет
Ворскла… Здравствуй, милый Иван Денисович! Расскажи,
как тебе живётся. Напиши мне полстрочки Бродского,
наколдуй пол-октавы Брамса… Ничего, что на «ты» без
спросу я? Во Христе мы да в Будде – братья. Над
Шекспиром белеет статуя. Два студента зубрят науку:
говорят, мол, что род диктатора завершается с третьим
внуком.

Не грусти.
Не скрывай под никами, как будильник под снегом тикал.
Что нам Сталины? Что Деникины? – покуражатся и
затихнут. От давления в перепонки бьёт пульс, как
школьницу в спину – ранец.

Смерть, естественно, − дело тонкое (потому и не
умираем).

А в России метели бесятся, гуру Цой не спешит с ответом.
Но твои пацаны Небесные – Сотня Мышкиных – дышат
светом. Дышат мёдом, ольхой, Анисовкой… Интернет
обживает Яго.

До свиданья, Иван Денисович!

Лучше – вы к нам.
Нет, лучше я – к вам.


15 июня 2014 г.

Ветераны

До сих пор в глазах снега наст!
До сих пор в ушах шмона гам!..
Эй, подайте ж мне ананас
И коньячку ещё двести грамм!
Александр Галич

Марии Берлинской

Выйдя из комнат с портретами фей,
Встретимся завтра в могильном кафе
И ни за что не закажем шербет:
Я – Поэт-Воин,
Ты – Воин-Поэт.

Будем вдыхать никотиновый чад.
Будем угрюмо,  священно молчать −
Двое волчат…
Как отшельникам чань,
Нам опротивел кармический чат.

Кто-то, меняя весну на войну,
Нас окунает в чужую вину.
Кто-то, из кладбища делая хит,
Громко о нас сочиняет стихи.

Беженки ищут последний вагон.
Сбоку нимфетки бегут в литсалон.
Интерпретаторов прыткая рать,
Вжав нас в рунет,
Продолжает орать.

Помнишь, когда мы зарыли полки,
Ты прошептал, что придут дураки? −
Свита – за нами.
Она же – конвой.
Чти бусидо.
Не сдавайся.
Не вой.

Позже мы выпьем. И нас понесёт:
«Мы там сражались! Мы знаем про всё!»
Как это было…
Как пуля-звезда
Падала в грязь на этюды дада.

Как, пневмонией спугнув карантин,
Город стал Лучшей из Наших Картин;
Как, вопреки евро-русским мирам,
Мы в нём воздвигли
Софиевский храм.

После мы встанем, бычки затушив,
Горловкой горло себе задушив.

… В скважине будет, как скрипка, тягуч,
Долго и нудно
Барахтаться ключ.

19 июня 2014 г.


Зелёная Васильковая

Светлой памяти Павла Дрышлюка (Ан-30Б)

Я прошёл через ад – осталось Эдем попробовать:
Юркнуть к Богу − в Его рождественские носки,
Как подарок для деток…

Небо висит на проводе −
Помогите спасти зелёные васильки!

Потому что в лазурном царстве – избыток зелени:
Видно, знал Живописец Космоса, для чего.

Я вернусь к своей маме
В новом,
Нестрашном, времени;
Я верну ей − её распятое Рождество.

Счет пошёл на секунды:

Три.

Два.

Один.

И падаю,

Отводя самолёт подальше от мирных хат.

Вижу город в лучах и храмах – похож на Падую:
У ворот часовые мира в рядок стоят.

Так, примите же в дом,
Ребятки небесносотенцы!
Никогда никому из вас я не изменял.

Все моторы мои висят на воздушных сопельках,
Что из носа ребёнка вытекли –
Из меня.

Стал я шире теперь, − чем ложе аэродромное.
Стал я тоньше уже, − чем свадебная свеча.

Над Пейзажной Аллеей ветка от ветра дрогнула,

Мою женушку в ушко листиком щекоча…

21 июня 2014 г.


Ballade Française

Не ждите, принц, скупой и невесёлый,
Бескровный принц, не распрямивший плеч,-
Чтоб Иоанна разлюбила — голос,
Чтоб Иоанна разлюбила — меч.
Марина Цветаева. «Руан».

А Жанна слышала голоса:
Они звенели, как струны шпаг.
Сквозь флер-де-лис протекла роса −
И вышла кровью на белый флаг.
Летели звуки – во тьму и свет.
И люди слушали их призыв:
За них положены сотни лет,
За них в темницах дают призы.

А Жанна в корень росла корой
И, как суфлёр, повторяла роль:
«Меня не слушает Мой Король!»

Меня.
Не слушает.
Мой.
Король.

Как платье, − пламя пришлось к лицу.
Земля спружинила, − как батут.
Костровый стих подошёл к концу.
В лесу повесился трубадур.
К тирану в гости пришли послы –
Вести дебаты о зле и зле…

А Жанна слышала,
Жанна СЛЫ
ШАЛАВУ клоуна в короле.

Вселенной правит простой закон:
Бросаться звуками с высоты,
Наивно целясь в железный трон

Его
Величества
Глухоты.

Услышал Жанну Небесный Зал.
Услышал Жанну Большой Совет.

… Король игрался.
Король был мал:
Ему исполнилось восемь лет.

21 июня 2014 г.


Романс

Памяти Александра Галича

Ночь на исходе. Гильзой сереет мгла.
Стриженый тополь машет культёй крыла.
Кто-то на спину сыплет кило стекла…

Деточка Муза, как же ты тяжела!

Легче пушинки. Твёрже, чем рыбий мех.
Будто Мухаммад, но без Медин и Мекк.
Звонче, чем над могилой − ребячий смех…

Деточка Честность, ты – тяжелее всех.

Я вытекаю в утро за шагом шаг.
Бабочки звёзд в патлатой траве шуршат.
Джайн говорит, что в каждой из них – душа…

Детка Отчизна, как же ты хороша!

Пусть незаметно, но отступает боль.
Хочется к Ольке с Петькой слетать в Тамбов.
Пламя и лёд вничью завершают бой.

Папа несёт малютку на крест – Любовь.

Мама стоит  и смотрит на них в окно.
Небо Славянска камнем идёт на дно.
Над Исааком ангела нет давно.

Деточка Жизнь – красива, как дверь в кино.

Время – длиной в щепотку от косяка:
Силясь пустой затяжкой, дрожит рука.
Лётчик шепнул связисту: «Браток, пока».

Деточка Смерть, насколько же ты легка…

20, 24 июня 2014 г.


Махакашьяпа-блюз

За час перед тем, как стать соловьиным щелканьем,
Забросив монетку голоса в общий хор,
Он вышел на Пик Газелей,
Трезвоня чётками,
И в гости созвал полмира на разговор.

И вечер был тих,
И пах он верлибром Бродского,
Лягушкой, костром и тиной со дна ручья.
А где-то в столицах дети первопроходцами
Бродили по джунглям импортного белья.

И молвил с почтеньем лучший из брахмачаринов:
«Учитель яви нам Силу Великих Слов!» −
Учитель молчал –
Улыбчиво, опечаленно,
Наивно, как в зоопарке – хрустальный слон.

Сплетались минуты в пафосную торжественность.
Закат развернул малиновый свой полог.
И дёргали женихов за шервани женщины:
«Учитель – не настоящий!
Учитель – лох!»

Кашьяпа сердился больше, чем мухи сонные:
Он проповедь ждал, как руку резца – металл.
Менялись они одеждами и коронами:
Учитель тогда, как пташечка, щебетал!

Зачем он молчит?
Устал или так, из вредности?
Неужто он хочет к людям попасть в силки?
Но вот их глаза, как меч с хризантемой, встретились, −
И лотос пророс из бледной его руки.

И небо навзрыд заплакало кашей рисовой –
Пророс кипарисом белым индийский снег;
Солдаты пустились в пляс с тыловыми крысами, −
Настолько очеловечился
Человек.

И понял Кашьяпа:
Лёд на Амуре тронулся,
Двойной белозубой свечкой разбив весло.
Он бросился к Пику, там − пустота и тропики…

И птиц не слыхать:
Метелями занесло.

24-25 июня 2014 г.

Читая Гёте

Владиславу Лукащуку

Когда я решил, что космос обрушен в хаос
(И это − «капец», хотя он не всем заметен),
Пришел доктор Фауст – грустный, как Микки Маус,
Который прочёл трактат о своей же смерти.

Мы сели за столик. Мимо текли машины.
Из них выходили люди, спеша в отели.
Мы пили коньяк.
В глазёнках его мышиных,
Как фотоэффект, кроваво цвели коктейли.

Вороны просили пива и папиросы.
Из кожи души торчали слова-занозы.
На мне была майка.
Белая.
Не по росту.
Граната на ней упрямо блевала розой.

Подсесть к нам пытаясь, странные силуэты
Писали о нас доносы и самиздаты:
Последние искушение −
Для поэта
Последнее искушение −
Для солдата.

Откуда-то выполз бомж, и пропел осанну,
И матом послал, услышав, что царь – поддельный.
На нашу чекушку вздумала сесть оса, но
Мой спутник её отвадил крестом нательным.

И каждый из нас растерян был и свободен,
Как всякий сидящий сутки в чумной кафешке.
Мы пили коньяк…
Мы знали, что всё проходит.
Над тайной судеб не властен домашний фельдшер.

Потом Микки Маус встал и салфеткой вытер
Прокуренный рот, шепнув им, в бычке увязнув:

«Нас звали к себе Варшава, Москва и Питер,
Но умерли мы
Под Крутами и Славянском.
Несла мама Ворскла наши гробы из цинка,
И папа Борей в них скифские клал гориты…»

А где-то, страдая Веймарским классицизмом,
Слагала стихи безумная Маргарита.

27, 28 июня 2014 г.


Надышаться (Письмо солдата)

Не коли меня, ангелёнок, шипами прений,
Лучше майку сними и голой прочти мне шастры.
Прежде, чем заглотну я пули восточных прерий, −
Дай тобой надышаться.

Я курить выхожу под домом в джинсухе пегой.
Вечер тих, будто мамка небо покрыло шалью.
А навстречу мне – мальчик в кепочке на мопеде…
Дай мне руль – надышаться.

Ни один человек не знает, как мне паршиво.
Продолжает проруха-карма беззубо шамкать.
Прорываясь сквозь шаль, на небе танцует Шива:
Дай мне мир – надышаться.

Через десять минут вернусь я, убив похмелье,
И к губам потянусь безропотным попрошайкой
За невинным твоим − Господним Твоим – весельем:
Дай мне рот – надышаться.

Где повестка? – Вон там, на столике. – Выбор сделан.
Остаётся три дня. Грядущее – крайне шатко.
Говорят, мол, попы, что здорово – жить без тела…
Дай мне жизнь – надышаться!

Через тысячи лет, плывущих по летней Лете,
Будет «Колу» малышка дудлить, прикинув шансы.
Я под крышечкой Рай пошлю ей, как амулетик, −

Я уже надышался.

30 июня 2014 г.

Восток

Встречая смерть, не юркаю в кусты.
Хребет мой прям, - как чакра колокольни.
На блокпостах – лиловые цветы,
Подобно детям на линейке школьной,

Стоят и подставляют лепестки –
Сдавать урок о вечном миномётам.
В Деревне Рай за вывихом реки
Полтавской гладью шов Пути  намётан.

Там хилый мальчик ходит на сумо,
Там лесбиянка тайно хочет замуж,
Солдату пишет женщина письмо,
И москвичи бредут во Львовский Замок.

А здесь твоё «ещё» - давно «уже».
И ты не спишь седьмые кряду сутки.
И лепишь скотчем к стенкам блиндажей
Китайский свиток детского рисунка.

На блокпостах – лиловые кресты.
Стозвоном православным плачут раги...
Выводит сын фломастером цветы –
На твой последний «броник» из бумаги.

Черкассы, 8 июля 2014 г.


Военная колыбельная

Я возьму тебя в Мир: на озёра, в кукушкину тишь,
Вдоль запястий твоих на созвездия бисер дробя.

Я люблю в тебе Миг, когда ты, притворяясь, что спишь,
Смотришь, как, притворяясь, что сплю, я смотрю на тебя.

Я возьму тебя в Сон: в колокольную синюю медь
Василькового поля – зажечь на ромашке свечу.

Я люблю в тебе Миг, когда ты замолкаешь,  - пропеть
Мне про то, что пою тебе я, если долго молчу.

Я возьму тебя в Даль: мы пойдем на воздушном челне
По небесной воде – поклониться безродной судьбе.

Я люблю в тебе Миг, когда ты, прижимаясь ко мне,
Ощущаешь, что я, став тобой, прижимаюсь к себе.

Я возьму тебя в Свет: в знаменитый апостольский бой
С темнотой, на котором гранаты цветами дымят.

Я люблю в тебе Миг, когда ты, перестав быть собой,
Прекращаешь быть мной, чтобы сделаться нами двумя.

Я возьму тебя в Жизнь: в баснословную смертную дурь,
Из которой выходишь курить, разрывая кольцо.

Я люблю в тебе Лик, проступающий пеплом на льду
В медальончик с моим изувеченным детским лицом.

Изюм, 6 июня 2014 г.


Триста первый спартанец

Безумный рассвет сиял и летел на выстрел,
Лишённым бронежилета солнцем
Искрясь над безднами…
По радио сообщили: их было триста
(Ещё тридцать семь как будто пропали без вести).

А он, доходяга, выжил. Видать, непруха:
Он тоже хотел бы в небе сверкать алмазами!
Но старший сказал: мол, путь его мечен духом
И в мир отпустил –
О славных делах рассказывать.

Сперва  он молчал. Быть выжившим – не почётно.
Он шлялся по рынкам и спекулянтов спрашивал,
Откуда у них оружие? И почём тот
Последний патрон? –
Ему продавали ряженку.

Он пил их телячье пойло, глуша блевоту,
И Леннона слушал,
Веря в святое «Yesterday».
Потом он писал поэму про идиотов,
В любом из прохожих выискав Достоевского.

И вот, наконец, вернувшись в родную Спарту,
Он вышел к трибуне – оповестить о подвигах.
Вокруг него ели, пили, играли в карты…
Все граждане на глазах превращались в подданных.

Оракул завыл: «Уймите его, спартанцы!
Он портит общине праздники Фермопилами.
Им отдана честь вчера.
А сегодня – танцы:
Чрезмерная скорбь мешает собраться с силами».

Модерный Гомер воскликнул: «Лечи-ка нервы!
Забудь свою дурь – соломкой бревно раскалывать.
Нет данных у нас, что ты – это триста первый.
Быть может, ты − третий лишний под теми скалами?».

Ломились столы.
Плащи покрывались смогом.
В реестрах пропавших числа теряли истинность…

Он знал, что с рассветом встретит тридцать восьмого:
Они по глазам узнают друг друга издали.

11-13 июля 2014 г.


Ассоциации

Я на перроне сплюну кровью: «Не беда», -
Зажав слезу в почти стальном военном вдохе.
Нас отнимают друг у друга поезда,
Года,
Режимы,
Территории,
Эпохи.

Ты подошвой сотрёшь плевок, прогнав беду
(Так перед первым сентября бодрится мама)
И ,улыбнувшись, тихо скажешь: «Я приду», -
«Да, я приду», - я повторю, как «Харе Раму».

На месте сплёва сквозь булыжник прорастёт
Моя тридцатая готическая роза…
Да, мой народ не продаётся.
Мой народ
Привык болеть – и умирает без наркоза.

Единым корнем выйдет в Дао горизонт,
И грянет градом миномёт по рваным берцам.
Я не прошу – не отпускать меня на фронт,
Я лишь прошу – не отпускать меня от сердца.

Не отпускай меня, мой ангел, никогда
К фантомной страсти добавлять приставку «мета»
Ко всем словам… Нас разделяют города,
Стада,
Отряды,
Баррикады,
Эполеты.

Твоих убитых и моих убитых счёт
Вести не могут ни солдаты, ни поэты.
На месте розы сквозь трилистник прорастёт
Моя тридцатая за сутки сигарета.

Я мог без курева – без Родины не мог:
Иные истины во мне сравнимы с фальшью.
Наш неродившийся безбашенный сынок
В Небесном Царствии стирает нас с асфальта.

И пусть весь мир зальет космической слюной –
Невинной карой всепрощающего Бога:
Как дура девочка, - веночек травяной,
Я закольцую непослушную дорогу.

И мы вернемся, завершив священный цикл.
Наступит мир – его покажут по YouTube-у,

Когда у смертных гробовое слово «цинк»
Ассоциируется с пасточкой для зуба.

Петербург, 13-16 июля 2014 г.


Самурай – американцу

Побратиму Олегу Ильину (Россия)

С Донбасса вернулся Мышкиным Вечный жид.
И Дао Дэ Цзин прочёл на войне апостол.
Не мы выбираем время, в котором жить,
Но, нас выбирая, время вручает посох
И вяжет для нас дорогу – за вязом вяз.
Леса вдоль неё – давно не леса: «зелёнка».
Голгофу у нас по-русски зовут «Славянск»:
Небесная Сотня, бомба и крик ребёнка –

Вот наши кресты, которые мы несём:
Они приросли к лопаткам, как школьный ранец.
Болтаем мы мало... Мы понимаем всё…
Спасибо тебе от воина, иностранец!
Кровь наших людей пшеницей питает грунт.
Старик Кацумото в рай отворил ворота.
Познавшего смерть едва ли заденет грусть:
Все слёзы ушли под землю во тьму воронок.

Я выбрал свой путь. Я знаю куда иду.
Побудь мне щитом.
Храни от плевка и палки.

Мы встретимся – в детском (помнишь тот двор?) саду,
Где, став малышней, солдаты играют в салки.

Петербург-Киев, 16-17 июля 2014 г.


Из Нагасаки

Я знаю, родной: бойцы, что стоят щитом,
Закрыв мой огонь от всякого челозверя,
Когда-то стоять устанут…
И что потом?
Потом – суп с котом. А впрочем, котам я верю.

Я знаю, родной, что, может, и наш Херсон
Накроет имперской пылью чужой атаки.
Наш сон – на двоих:
Ведь  я, как и ты, влюблён
В продажную деву Солнца из Нагасаки.

Танцует она на лучиках-башмачках –
В тебе, и во мне, и в тех несуразных тварях,
Что службу несут во всех на земле ЧК
И всем на земле чертям говорят: «Товарищ».

Я знаю, родной, танцовщица – тоже миф:
В Ирак и в Донецк давно не берут билеты.
Под горку Егорку камнем несёт Сизиф:
Егорка убит.
Егорка – уже не Летов.

Я знаю, родной, что жизнь – нехороший знак
(Привычная сказка: яма, цветы, табличка…).

А девушка бомбы складывает в рюкзак
И курит кальян.
Изысканно.
По привычке.

Киев, 17 июля 2014 г.


Песня Тимошки

Ольге Кушлиной (Санкт-Петербург)

Мойры у прялок охнули.
Пяльцы из пальцев выпали.
Я доведён до одури.
Я доведён до гибели.

Мальчик устал коров пасти.
Мама упала в обморок.
Я доведён до пропасти.
Я доведён до облака.

В облаке спит журавушка.
Дали покрыты копотью.
Я доведён до краешка
Белой тюремной комнаты.

А за решёткой – небушко.
А за трещоткой – истина.
Я озверел от нежности −
Ласковой и неистовой

Правды своей оболганной,
Чести своей униженной.
А за слободкой – Болдино:
Там на антенну нижется

Горестный ком воробушка −
Тёплой сиротской бусинкой…
Я восхожу над пропастью:

Бог – не Тимошка:
Сбудется.

20 июля 2014 г.

Попытка кухни

Памяти Михаила Булгакова

Меня, как слона, приводят на чью-то кухню –
В хрустальную лавку с бардами и свининой.
Восторженный мальчик Блока читает вслух мне:
С тридцатых годов здесь мало что изменилось.

В углу за столом уходит в нирвану гуру:
Ему наплевать, кто я, и, пожалуй, прав он.
Здесь пахнет «культурой»:
Бабушкиной микстурой,
Боязнью цензуры, жареной курой, праной.

Мудрец вычисляет: Авель я или Каин?
А может, их помесь? – Сложный вопрос, однако.
Дородная дама, чуть переев, икает.
«Бандеровец» пьёт и ссорится с «коммунякой».

А девочка Ася едет в Нью-Йорк в июле,
Играя при этом в ярую панславистку.
«Налейте нам водки!
Янки нас всех надули!» -
Вопит её дядя – и открывает виски.

Здесь есть и поэты: это такие люди,
Которым всё пофиг, кроме того, что пофиг.
Они сочиняют гимны, висят на люстрах
И мочатся так, как будто свершают подвиг.

Хозяйка готовит фарш и вздыхает с грустью:
Она непреклонна, вежлива и красива.
Квартира её в народе зовётся «Русью»,
А общая кухня с кучей ребят – «Россией».

И я выхожу в сортир, потому что душно.
Курю в унитаз, сражаясь с протёкшим сливом…
Восторженный мальчик ходит за мной послушно:
Он мало со мной знаком, потому – счастливый.

Не жди от меня, мышонок, сопливых басен
О дальних фронтах – тебе на них шанс не выпал.
Когда я курю на выходе, я – опасен
(Нет, я - не гордец: мне просто известен Выход).

Не вздумай, сынок, карабкаться мне на спину:
Я – слон, а не бык, а к Будде ведут пророки.
Вчера по ошибке в кухню попала мина,
И черный пустырник кровью прожёг пороги.

Хозяйка погибла.
Гуру ушёл в самадхи.
А девочка Ася в Ницце: ей всё приснилось.
Поэты стоят и скученно плачут матом…

С тридцатых годов здесь мало что изменилось.

22-23 июля 2014 г.

Флейта

Моим врагам

Всё это пройдёт: война, клевета и прыщики
(Быстрее, конечно, прыщики, - ну, и пусть).
Душа моя – чисто поле: в ней вольно рыщется
Тому, кто привык обман выдавать за грусть.

Балкон, на котором куришь, забытой флейтою
Филатова-Маяковского свищет дождь.
И падает «Град»…
Салоны искрят памфлетами.
Растёт, как матрёшка, - вставкой во вставку – ложь.

А где-то леса – зелёнка-краса с косулями,
И джайнское племя носит их на груди…
Святой Соломон вчера не вернулся с улицы
(Просил же Иосиф: «Царе, не выходи»).

Когда я состарюсь, буду писать верлибрами:
Порадую, делать нечего, молодёжь!
Но Город Пионов пахнет, как раньше, липами.
Проходят года.
По-прежнему свищет дождь.

Проходят стихи.
Я заново чту Ахматову.
Малиновый мальчик с флейтой пасёт стада…

Люблю Вас за то, что вряд ли Вы понимаете,
Как сильно меня Вы любите, господа.

Херсон, 24 июля 2014 г.