не прислоняться, остаться, как в фильме Малика,
чтобы в строку, как отчаянья лишнее лыко,
плохо ли было, но только края балюстрады
манят туда, где домашним соленьям не рады.
это плетенье словес на корме оправдать не способно
существование. так и кладешь бледный лоб на
поручень. кто-то листает на плеере книгу,
станцию снова проедет, озон принесет облепиху
в легкие эти шелка - нарядиться и ждать до причастья,
марку наклеят пока. не узнала, куда бы упасть, я.
перебирали названия, муть городов, у которых ни строя, ни вида.
были большими дома в три квартиры, и детская эта обида
перенесена через все переходы от зебры до зебры другой
так, чтобы шина оставила свой отпечаток на шее нагой.
будет свидетель кормить голубей, даже если оцепят Сен-Марко.
в городе вечном, прогнозы твердят, где не мокро, так жарко.
здесь же провинция, и Адриатика плещется в мраморной ванне.
новый дежурный ведет караваны несобранной дани.
и полицейский очертит мелками цветными соленое тело.
несовременно искусство, но все говорят - потеплело.
значит, ее заберет на коляске игрушечной отчим,
к глазу туристы айфон поднесут между прочим.
не прислоняться - чего нам бояться - реальность из области бреда.
если наткнешься на скрепку, тобой оброненную где-то,
капельку крови смахнешь в эту мутно-зеленую воду.
значит, цена всему - грош, птиц небесных испортить породу,
в клюве несущих картонную веточку мирта.
там, где пространство случайностью намертво сбито,
я всё брожу и брожу из колодца двора да в соседний,
и расцветают старушек уста, опыленные сплетней.
не прислоняться, попасть на "Маяк", где Арлекин из "Паяцев".
лают собаки, как будто смерти случайной боятся
в полночь утра. завершенность придать и округлость рассказу,
словно судьба не толкала на рельсы ни разу
и семафора горел вечный желто-зеленый
символом ясности на прицепной занавеске вагонной.