Когда одинокое солнце
устанет бродить по небу,
оно окунётся
в холодную мутную небыль.

Всё меньше овальная дверца
в тумане белёсом,
хотя одиночество сердца
ещё под вопросом.

Но грустное солнце об этом
не знает, не знает.
Остужено ветром,
оно исчезает.

И тает оно, ржавой сталью
покрыв свой огонь постепенно,
став лишней деталью
в бесшумной машине вселенной.

А где-то, сбиваясь со следа,
впав тоже в немилость,
в безмолвии дикого неба
звезда заблудилась.

Они разминулись когда-то,
в начале начала:
светило немело в закатах,
в рассветах звезда кричала.

И чтобы заставить их верить
друг в друга, должен был третий
вращать в неживой атмосфере
планету. И всё на планете.

Гористость её и пещерность,
развалины и колоннады,
взбесившуюся ущербность,
забывшей движенье, громады.

И третий – лишь треть мирозданья! –
не веря в возможность деленья,
вращал. До потери дыханья.
Со скоростью сердцебиенья.

Мир сплавился, слился в наклоне,
но третьего вихрем задело…
И, долго так, чьи-то ладони
ловили избитое тело.