Ты иглою крестила рубахи,
пряча нитей исподних концы:
всё цветочки да райские птахи,
а в изнанке - узлы и рубцы.

Запасала румяна и блестки,
начинала по-новому жить,
но на черт-те каком перекрестке
стала черной червоная нить.

Ты такого не знала соблазна:
захлебнувшись надеждой хмельной,
что ж ты, ненька, кивнула согласно,
будто я у тебя неродной?

Перед сватьями печь колупая,
тупишь взор, чтоб вину превозмочь,
золотая моя, голубая,
ненаглядная сукина дочь!

И стою, побелев от позора,
за оградой обиду тая,
рядовой интернатского хора -
в вошебойке остриженный я.

Не сули вышиванок-гостинцев!
По стерне, по колено в снегу,
все равно, из любых сиротинцев,
я домой - чуешь, ненька? – сбегу!

Маков цвет по щекам гладью вышит,
но заветный секрет - в узелке.
Обними! - пусть никто не услышит,
на каком мы молчим языке.