А.В.


                Он не спал. Он пил на кухне горький чай.
                                                 Андрей Макаревич.

                             
(поэма)

Напоказ, – как Одетта с Одиллией, –
В бестолковых мечтах об Инаковом,
На Андреевском спуске, одиннадцать,
Возле самого дома Булгакова,

Где на звонких облупленных ящиках
Имена у жильцов – странноватые
(Был «Христов» - стал Христос), с мордой ящура*
(Инсталляция школы Савадова**);

Где парадное феи-наложницы
Осияли своим покровительством, –
Жили двое: Мудрец и Художница –
В незаконном, но крепком сожительстве.

Пусть ходили они и не за руки,
Но зато по маршрутам Венеции.
По утрам он готовил ей завтраки
И, воюя с её абстиненцией,

Говорил укоризненно: «Маленький…»,
А она огрызалась: «Чудовище!» –
На кровати в лазуревой спаленке
Незачатое выло сокровище.

Он ложился в постель в полдесятого,
Просыпался в шесть тридцать по графику
И, лаская кота полосатого,
Изучал ее пьяную графику.

Помогало, наверное, небо им
Перескакивать кочки и впадины.
А ночами, когда её не было,
Он лежал – и смотрел в перекладину,

Утешаясь компотом коричневым
И тупой СМС-кой («Любимый мой,
Забери меня!»). В ямах Боричева***
Солнце пальцы ломало мобильному.

Был рассвет у них – страшно единственным.
Слепли лампы в него – всеми ваттами.
Но она не умела с буддистами,
Как и он не умел – с бесноватыми.

А под окнами бредила жимолость,
О великом кипела акация…
Он орал ей: «Возьми себе Живопись –
И позволь мне уйти в Медитацию!»

Быт являлся и требовал должного:
Молоко продавала Бурёнушка.
Мудреца обнимая, Художница
Ухмылялась: «Унылое брёвнышко!»

И какие-то адские ангелы,
Осыпаясь перинами блеклыми,
Зажигали огромные факелы
И писали на крыше элегии.

И тогда, отрезвив их пощёчиной,
Всё о прошлом и будущем выпытав,
Он с тоской сознавал, что: ещё чуть-чуть, –
И она улетит к ним за выпивкой.

Он зашторивал окна открытые,
Он читал ей ненужные томики,
Но чернели опасные рытвины
На паркете уютного домика.

Он садил ей цветы между щелями,
Прерывал поцелуями прения, –
И опять приходило – Прощение,
И опять уходило – Прозрение.

Жить да жить бы им, видимо, долго так:
Бхакти-йога – ему, ей же – «Коблево», –
Но однажды божественный Толкиен
Надоумил подвыпивших гоблинов, –

И они этот домик разрушили…
Даром сердце о помощи ёкало:
Не пришли: ни ментура с оружием,
Ни богема с цветами, ни йогины.

Бурьяны на завалах не колются
И молчат на завалах традиции…
Спят спокойно: Мертвец и Покойница
На Андреевском. Номер одиннадцать.

                                                2 августа 2012 г.