Бреду разбойничьим стооким переулком
и тьма беременна отточенным ножом,
а время, как монета с вытертым рисунком,
ложится на ладонь то решкой, то орлом.

Признав за красотою право на приманку,
среди разбитых фонарей петляю, но
сегодня я играю с полночью в орлянку
и, значит, выиграть мне не запрещено.

Мне не запрещено наивно – или мудро? –
знать: истинна лишь жизнь, а смерть – обычно ложь,
и ставить всё на то, что вновь наступит утро,
что найден будет дом, в котором ты живёшь.

О, как недалеки беспечного проспекта
рекламные огни в сияньи винных брызг!..
Но бездною – квартал, штакетины взят вектор:
скрип ржавого гвоздя перерастает в визг.

Легко беру забор, скрываясь от погони.
Полдюйма до лица не достает кастет.
Плевать на это! – я вцепился в подоконник,
увидев, мной тебе подаренный, букет.

Оформленный в хрусталь, он встал у изголовья
твоей кровати. Сон течёт сквозь полумрак,
в котором ненависть сплетается с любовью,
а шепот громче лая дворовых собак.

Холодного стекла мерцающая цельность
вдруг раскрывается и дышит горячо:
лечу в оконного проёма беспредельность,
окурок бросив через левое плечо.