Привозил ей шелка и пряности, говорил: «Спи, душа моя», невесомости, невозбранности, невозможности бытия ни к чему теперь (любишь серенькой без попыток сойти за быт), заговором на юность, керенкой всё на свете переболит. На земле только сны и мельницы, только лесенки и мосты, лавром венчаны рукодельницы, а тебе невдомек, что ты без печали изюма булочной будто горше еще к весне, на пыли написала уличной mene tekel in vino ve…, проходные проходят, прочие и на прочерки не глядят, носят прочь кирпичи рабочие, разливают по бочкам яд. У тебя есть душа и кончики иссеченных душой волос, и кладут на бумагу пончик, и что еще детям ты принес. Смерти нет, это всё из ряда ли выходящее кто куда, ничему для себя не рада ли, красным красная борода, и детишкам морошку красную, полдень близится на часах, приходи на поляну ясную, пальцем в небо, лицом во прах.