Сомкнётся мрак, и высохнет река,
и птицы проберутся под коренья,
напоминая сгустки молока
своим одутловатым опереньем.

Я выйду в парк, расхристанный до крон,
до беличьей прожилки в каждой кроне.
Как ни гляди во тьму, со всех сторон
парк вылитый скелет. И всё же кроме

бесплотности, сочится марля вен
под кожею натруженных тропинок.
Парк скуп и скареден, на мысли сокровен,
и потаён, и тонок, аки инок.

Как говорилось выше, парк — скелет.
Субботниками тлеют его мощи.
Я выйду в парк, как будто выйду в свет.
Беречь свой контур на свету гораздо проще.

Но если ты означил монастырь
своим гнездом, а мрак — своей утробой,
в глубоком воздухе попробуй не застыть,
в полночный кокон не вплестись попробуй.

И разжигай огарок жизни той,
в которую и верится едва ли,
когда лежит в иконке жалобный святой
и говорит, но слышно, как в подвале,

едва-едва. Но слышно, что лица
не вылепить из тающего теста.
И прекращенье голоса чтеца
не прекращает текста.