Поэма "Глубинное опьянение" завершает собой одноименный сборник (Кременчуг, "Христианская Заря", 2005), с которым можно ознакомиться на авторской странице (первая строчка "Переводите, люди, языки...").


«Высокое парциальное давление азота, входящего в состав воздуха для дыхания… оказывает опьяняющее действие, …появляются зрительные и слуховые галлюцинации, …поэтому часто это заболевание определяют как азотный «наркоз»  или глубинное опьянение».

(Из «Справочника пловца-подводника»)


1. Пролог (Вечер. У окна.)

Вновь Солнца шар привычно остывает
и абажур лохматою звездой
над письменным столом и надо мной
завис.
В открытое окно влетают
ночные бабочки:
крылатый рой
погасших звёзд.
Стеклянною стеной
от космоса нельзя отгородиться:
он в нас живёт –
не мы с тобою в нём.
Захочет он и 20 раз родиться
мы сможем
                    и ни разу не умрём.
Я знаю это.
Я стою на том.
Бессмертен тот, кто бездны не боится,
кто различает в глубине пространства,
поверив в то, что нету пустоты,
Землёю изумлённые миры,
в нас погружённые.
А в книге странствий
взметнутся пожелтевшие листы
в неистовом и диком танце,
когда ворвётся ветер в дом и сад:
иных морей чуть резкий аромат
дохнёт в лицо тоскою о далёком.
О том, несбывшемся…
И чей-то взгляд
меня коснётся.
Обернусь назад,
к мечте своей.
Верней, к её истокам.
Как сложно различить их сквозь года!
Как много нужно силы и труда,
чтобы корой и прошлогоднею травою
ключ не забить.
Вновь за водой живою
бреду устало в прошлое,
туда, где абажур косматою звездою
пылает над уютом бытия.
О, детство наше!
Почему твоя
встревоженность в покое вырастает
домов родительских?..
Смотри,
              смотри – взлетает
протуберанца плотная струя
и в даль летит.
И память обжигает.

2. Еду к морю. Вагон.

Зелёный движется вагон.
Что прозаичней может быть?
Как паучок свивает он
стальную рельсовую нить,
которая через поля,
через мои 17 лет,
струной натянутой легла.
Звенит…
Зовёт…
А ей в ответ –
плацкартный сизый шум и гам
гвоздём по стёклам,
                                  по ушам.
Пылала юная звезда.
Я ненавидел поезда
за то, что этот быстрый мир
суть продолжение квартир.
За то,
          что нам под стук колёс
измятый проводник принёс,
бумагой пахнущий, чаёк.
Плешивый толстенький сосед
жевал уныло свой паёк.
Казалось, в мире больше нет
ни бед, ни странствий, ни борьбы,
ни жёстких слов,
                             ни жёстких лиц.
Предназначение судьбы:
с комфортом  въехать
в крики птиц
и вопли падающих звёзд
из раковин ушных изъять.
Лишь слабо дребезжит поднос
и пассажира очень спать
хотят.
А я, открыв окно,
ударился об ночь лицом.
Осколки звёзд летели, но
мир всколыхнуло сквозняком.
От страха взвизгнула толпа.
«Закрой окно!!!» -  
                                вагон вопил
и я, закрыв, пошёл туда,
где кто-то водку пил.
Хмелел.
Пытался объяснить,
что, как пространство не крути,
стальные кончатся пути –
их горизонту не привить.
За привокзальной суетой
детей
         ждёт облаков
                                  обвал,
чтоб потащить их за собой
туда, где приключений шквал
гнёт реи, но не гнёт людей.
Туда, где женщины добры,
а притяжение морей
рождает судьбы и миры
иные!
Я был одинок…
Они смеялись надо мной…
Но вдруг хмельной вагон замолк –
гитара дрогнула струной.

…А мы все верим в волшебство.
Хитросплетенье странных фраз
и звуков призрачная вязь –
второе наше естество,
сердец и лиц взаимосвязь.
……………………………
Гитара пела.
Я молчал
и ничего не понимал:
ведь это мрачный мой сосед
прозрачный излагал куплет.
Светлели лица
                         и вагон,
зодиакальным светом полн,
плыл невесомо в тишине
навстречу морю и Луне.
«Наружность не всегда есть суть, –
твердили мне отец и мать. –
В далёкий отправляясь путь,
смоги попутчиков понять,
чтобы всегда,
                       чтобы везде,
по-заячьи не путать след.
К чужой душе,
                         к чужой звезде,
лишь по прямой приходит свет».

3. Еду к морю. Песня

Может тыщи лет тому назад,
может – сто, а может быть – вчера,
женщина сквозь медленный закат
малыша тропинкою вела.
На пути стоящий, обелиск
был, как будто, пламенем облит.
Подойдя к нему сквозь тамариск,
сын спросил: «А кто под ним лежит?»
И ему так отвечала мать:
«Жил-был сильный добрый человек.
Он хотел вон ту звезду достать.
Долго шёл. Устал. Уснул навек».
Млечный Путь дымил над головой.
Ждал за поворотом тёплый дом.
Мать, вздохнув, добавила с тоской:
«Этот странник был твоим отцом…»
А на утро, на пустом столе,
мать нашла записку – пару строк:
«Извини. Ушёл туда, к звезде».
По иному сделать он не мог.

4. На обрыве

На планеты каменистый край
встал я,
             распрямившись, как ладонь.
Здравствуй, море!
Я пришёл.
Встречай.
Раздели со мной тоску и боль
кораблекрушений, катастроф,
и беззвёздность штормовых ночей,
пенный ход усталых кораблей
и восторг открытых островов.
Ты со мной, как с другом, раздели
на двоих таинственность Земли.
Тайное понятно только нам –
детворе, влюблённым, морякам.
Брось меня с обрыва в глубину.
Погружаясь, не идёшь ко дну:
тело – чёрт с ним! – сморщится и – вниз,
а душа…
Душа взлетает в высь.
Крякнет нытик:
«Что простор морской?..
Это –  чаша с горькою водой».
Ничего ему не отвечай.
Просто встань на континента край.

5. Утро. Берег. Непогода

Остывает у костра зола.
Стынут волны в каменной купели.
Может, от того Земля кругла,
что конца найти ей не сумели?..
Жизнь проходит в плоскости одной,
блеклый цвет меняя тусклым цветом.
Пролетают как-то стороной
облака, наполненные ветром.
Здесь же:
моросящий мутный дождь,
серость будней, чаек и небес.
Горький дым.
Консервный ржавый нож.
Ожиданье долгое чудес.
Брошен в угол старый акваланг:
пО морю идёт крутая зыбь.
В табели о рангах – низший ранг,
я сижу на дне палатки.
Мыть
и до блеска драить котелки
мне, наверно, Богом суждено.
А моря совсем не велики…
А романтика, она – в кино…
Дёснами нельзя мясного есть.
И без позвоночника – стоять.
…Коль вокруг туман, то кто ты есть
и на что способен, как узнать?

6. Утро. Берег. Она

Она идёт по берегу,
по камням гуттаперчевым
и, как Колумб – Америку,
я открываю женщину.
Измучен непогодою,
дождями и туманами,
обычными невзгодами
и будничными ранами,
я – крик вперёдсмотрящего,
по кораблю распластанный…
Я говорил ей:
                        «Здравствуйте!
Откуда вы, летящая?
Откуда вы, идущая?
Земная вы?
Не верится.
Вы, может, из грядущего?
А, может, вы – пришелица?..»
Смотрел в глаза зелёные,
чуть-чуть голубоватые.
Зелёные…
Бездонные…
И вдруг звезда косматая,
что Солнцем называется,
взорвалась жёлтым празднично.
Всё, что двоих касается,
прекрасно и загадочно.

7. Луч

Обернулась…
Улыбнулась…
Руку в руку положила.
и опять ко мне вернулось
чувство сотворенья мира.
Кто кого творил, не знаю –
было нас на свете двое.
Я…
Она…
Внизу, пылая
синим цветом, лилось море.
Мы ему себя дарили
и, друг в друге растворяясь,
мы в такие дали плыли,
от звезды к звезде качаясь,
что – ни берега, ни неба.
Только синь да синь без края.
Как иных миров побеги,
мы, сквозь космос прорастая,
вверх тянулись и оттуда
любовались облаками.
Но…
Так было…
На минуту,
меж реальностью и снами,
я решил, что сбился с курса:
в жизни сказок не бывает.
На подругу оглянулся.
Нет её.
Прибой смывает
чей-то след.
Песок оранжев.
И пейзаж инопланетен…
На пустынном диком пляже,
На чужой
                 пустой планете
эхо, шепот мирозданья,
шелестело:
                   «До свиданья!..»
…………………………..
Что ж, «до свиданья» лучше, чем «прощай».
В иную аксиому глупо верить.
Но вдруг бесшумно всколыхнулся берег,
плеснув на звёзды бисер рыбьих стай.
И я качнулся,
                       попадая в такт
загадке,
             неизбежности
                                       и тайне.
Весь – изумленье, потрясённый крайне,
я наблюдал, как расслоив закат,
из темноты, из глубины морской
врезался в небо луч зеленоватый.
Он нитью был.
Нет!
       Нет!!!
Он был канатом,
натянутым меж звёздами и мной.
Слегка звеня, как якорная цепь,
он две планеты на одной орбите
удерживал.
У пристани событий
покачивалась палубою степь.
………………………………….
Чуть изогнувшись,
                                 он за кругом круг
очерчивал, склоняясь к горизонту.
И взгляд не успевал за ним вдогонку,
и чуть дрожало тело:
сердца стук
морзянку неумело выбивал.
Всё ближе луч.
Сейчас меня коснётся.
Бежать бы надо, но я ожидал,
когда он мне в глаза,
                                    в зрачки упрётся.
Мы с ним сошлись…
Не так, как два бойца.
Не так, как дуэлянты у барьера.
Мы с ним сошлись…
Сошлись, как два конца,
как два начала.
                         Как мечта и вера.

8. Чуждый разум – 1

Зачем Вселенной разум дан?!..
Спросите у звезды.
В каюте дремлет капитан:
космические сны
его колышут.
Но во сне,
с пространством  tet-a-tet,
имеет каждый на Земле
тут свой ответ…
А сей вопрос – не просто так.
Он – главное…
Он – суть.
Ответь,
             и ты заметишь, как
пересечёт твой путь
иной загадочной души
неясная тропа.
Глазницы взглядом иссушив,
поймёшь: наверняка,
чужой недоуменный взгляд
вдруг встретится с твоим,
которому
ни черт не рад,
ни херувим.
……………….
«В пересеченьи всяких основ
лежат добро и зло.
Лишь равнодушья мыслей и слов
космосу не дано:
если из бездны до самых звёзд
разум поднялся, то,
в ста измереньях увидев злость,
в сто первое он добро
всё-таки вынес!..»
Глядя на луч,
мысли я ощущал,
но из-за ветра и рваных туч
суть их не понимал.
Только тревога
врывалась в кровь,
в ней осадив тоску.
И вдруг взорвалось:
«Ищи любовь –
найдёшь мечту!»

9. Чуждый разум – 2

Луны янтарный шар сиял
над тьмой дорог.
Всё падал,
                  падал этот шар –
упасть не мог.
В переплетеньи звёздных сот
висел под ним
горбатый чёрный вертолёт
и жёг огни.
Они мигали красным в такт:
раз-два, раз-два…
Слегка шурша,
                         сквозь полумрак
росла трава.
Тревогой синею полна,
застыла ночь.
Никто не мог найти меня
и мне помочь.
Никто не мог сказать, где ты
и где же я,
лишь колыхала ковыли,
кружась, Земля.
Никто не мог сказать, к чему
я был готов.
Всё это явь?
Иль я в плену
у зыбких снов?
Но я решил и сквозь туман
побрёл вперёд.
Вот так, наверно, Магеллан
в свой шёл поход.
Не знал он также,
как начать,
что впереди,
как я –
где мне любовь искать,
чтобы найти.

…А «до свиданья!» крик звучал
в моих ушах.
Я шёл вперёд и не петлял,
но липкий страх –
не за себя, а за неё! –
сочился в грудь.
Тупым концом своё копьё
не повернуть
тем,
       кто ристалищ выбрал звон,
а не постель.
Тем, кто отважных мыслей    полн,
что там кистень!..
Я их увидел и притих.
Горел костёр.
Сидели Пьянь,
                         Ханыга,
                                       Псих
и Старый Вор.
Блатное что-то на струне
играл старик
и страшно-страшно в стороне
метался крик.
Ханыга за руки держал
мою мечту,
Алкаш ей водку в рот вливал,
а Псих уснул.
И вдруг я понял:
«Ты же трус!
Нельзя же так…»
Их было четверо и плюс
боязнь драк.
Ещё вдруг понял,
                             что сейчас
вмешаюсь я:
есть у меня большой запас –
вселенная…
…………….
Я задрожал,
                    но вышел в круг
и молча встал…
Алкаш движеньем потных рук
кастет достал.
Блеснул багрово острый нож –
Псих впереди.
Меня так просто не возьмёшь!..
Ну, что ж,
                 иди…
Я Психа вырубил ногой –
он заскулил.
Гордиться можно мне собой:
ведь я их бил!
Какое к чёрту карате!!!
Зубами – их!
Катались тени по земле,
сморкался Псих.
Вот, заработав пяткой в лоб,
Алкаш припух.
Теперь –
               всемирный пусть потоп! –
добью тех, двух.
Ханыга –
                вёрткий чёрт! стервец! –
всё в пах мне бил.
Я изловчился…
Наконец
и он поплыл.
Ну, что ж,
                 старик,
                               с тобою мы
вдвоём теперь.
Но свет всегда сильнее тьмы.
Сильней, поверь.
Урок, который преподам,
ты зазубри:
на – головешкой по зубам
и отвали.
Гоняться я не стал за ним.
Нет сил…
Устал…
А вертолёт всё жёг огни
и стрекотал.
Ладошка тёплая на лбу –
она легка…
Солоноватый вкус во рту,
саднит рука…
Мы с ней молчали обо всём.
Хотелось пить…
Собрался в горле горький ком –
что говорить?..
Мы с чуждым разумом сошлись,
как ни крути,
не там,
            где внеземная жизнь,
а здесь,
            в степи.
Здесь,
          на Земле,
                           который век,
который год,
вселенной чуждый человек
и ест, и пьёт.
Сосуществуем рядом с ним.
Привычно нам,
что, если пламя – значит дым
по небесам.
Что, если солнце – не в зенит,
длиннее тень.
Нам этот разум –
                              фаворит,
ведь каждый день
мы, обезумев от забот,
в контакте с ним.
…………………….
…А Галактика – боком, как плот.
Мы с тобою лежим,
окунув наши руки в звёздный прибой.
Ты качаешь, смеясь надо мной,
головой.
Всю тебя я пытаюсь понять
до конца,
чуть дрожат твои губы опять
у лица
и в прохладной
                          космической
                                                 тьме
объясняешь ты мне,
что, если разум
                           чёрен, как злоба,
                                                          то это –
безумие!..

10. Ещё одно утро на берегу

Вот уже рассветает…
Всё пепельно-серо.
Затухают под утро галактик пожары
и прозрачная свежесть вливается в тело,
и прозрачная дымка ложится на скалы.
Снова пробуют воздух на ощупь крылами,
чуть спросонок хрипя,
                                      беспокойные птицы.
Знаю точно я, чувствуя связь между нами:
нужно утром взлетать, чтобы днём не разбиться.
Нужно утром взлетать…
Начинать всё сначала,
забывать про вечернюю злость и усталость,
хохотать над юродством ночного кошмара…
Начинать всё сначала.
Всю жизнь, что осталась.
Знать, на что ты готов
                                      и на что ты способен,
ожидать не простого –
                                        опасного дела,
полной грудью дышать и в счастливом ознобе
ощущать себя сильным,
                                         высоким
                                                          и смелым.
Посмотри:
материк разметался в полморя.
Ты его обними, поделись утром этим
и послушай, как много забавных историй
увидали во сне изумлённые дети.
Они ночью летали…
Мы – их продолженье.
Потому,
              телом гибким качнувшись упруго,
мы упрямо взлетим, продолжая движенье,
замыкая границы вселенского круга.

11. Погружение

Вновь работа…
Работа…
Но что-то случилось со мной:
не той смесью дышу, что вчера.
Ничего не сломалось,
но, всё же,
нарушив покой,
вызревает внутри,
                               словно почка под тонкой корой,
не печаль,
                 не усталость,
а жажда глубин и добра.
Нету грязных работ, если ты сопричастен
и вселенной, и людям.
Они же громадны!
И я грузы таскал:
                             грязен! потен!! прекрасен!!!
Экспедиция…
Грузы…
Корпус ветхой шаланды…
Вот уже на борту
тюк последний и сумка.
«Ты пойдёшь в глубину.
Приготовиться, юнга!»
Стал наградою мне
этот строгий приказ –
акваланг я одел
в первый раз.
В первый раз…
………………..
Всплеск.
Упругость волны.
Переход в тишину оглушает.
Изумрудное солнце
                                  растаяло тут без остатка.
Золотистые блики
                               на камнях, на коже играют,
а песчаное дно –
                             достижимо, покато и гладко.
Плотен мир глубины,
как пространство безлюдной арены
перед часом боёв,
                              чьих-то взлётов и чьих-то падений.
Ожидания полны
                               и нервы, и вены…
Невесомости полны
                                   и краски, и тени…
Моя маска – экраном.
В него наблюдаю
жизнь иную.
Иную планету.
Над ландшафтом её не плыву – пролетаю,
превратившись, как будто, в живую ракету.
Днище лодки вверху –
                                      спутник этого мира –
чуть качается
                       над головой
и расплавленным облаком
                                              тонкая плёнка покрыла
небеса глубины.
Я вонзаюсь в туман голубой.
Я мохнатого камня касаюсь рукой осторожно,
оловянная рыба парит, как чужой аппарат,
а я дальше плыву.
На душе хорошо и тревожно.
Пузырьков рваный строй,
                                             как прошедшее,
                                                                         сносит назад.
Я доплыл до обрыва.
Он уходит отвесно.
Буроватые глыбы.
Синева.
Неизвестность.

12. Страх

В смолистом пространстве увяз:
ни верха, ни дна.
Прозрачная, как плексиглас,
вод мерцала стена.
Замирала мыслей струя,
иссякли слова
и ходила кругом моя
голова.
От нагубника чуть саднил
угол рта,
в горло плотно вогнала клин
тошнота.
То ли падал я, то ли нет –
не пойму.
Лился синий цвет
в голубую тьму.
Он беззвёздным небом темнел:
не вокруг,
а внутри густел –
порождал испуг.
Этот липкий тягучий страх,
так же, как вчера
на степных вечерних холмах,
охватил меня.
Растекался я по стене
голубой слюной:
в зыбкой призрачной глубине –
никого со мной!
От фигурки гибкой моей
тени нет.
Нет ни звёзд.
                      Ни слов.
                                     Ни людей.
Нет планет.
Ничего…
Только там, внизу,
страх и боль.
Обволакивает звезду
вакуоль…
………………………
Три подвида имеет страх.
Ровно три.
Пуль визгливых, притихших плах
и петли –
это первый.
Тупой, как зверь.
А второй –
                   иной.
Слышишь, скрипнула где-то дверь
в темноте ночной?
Страх загадок, бездн, высоты –
благороден он!..
Главное – не сойти с пути,
уцепиться в склон
и тащить по синей стене
посох свой и меч…
Третий страх не в тебе –
                                          извне.
О нём дальше речь…
………………………
А мираж моего луча
трепетал.
Он иглою правей плеча
грудь пронзал.
Помнишь, как в неизвестность плыл,
плыл «Арго»?..
Стал моей частицею мир,
я – его.
«Мне теперь не сойти с пути!» –
кто-то в даль кричал.
И начало луча найти
у подводных скал
нужно было…
Но где-то там,
в глубине,
кто же нам нарисует план
на стене?
План таинственных дальних стран,
бездны план и  высоких планет…
Чтоб он высветил, словно экран,
светлый мир странных неземлян.
Очень нужен мне этот план:
в акваланге
                   воздуха
                                  нет!..

13. Удушье

Как обидно мне
погибать,
глубины не познав!..
Прикоснуться к ней
и лишь смять
покрывало тех трав,
что скрывают узор корней
от прищуренных глаз.
А ведь в них суть и дна морей,
и воздушных масс.
Эти корни даруют мне
жизни терпкий сок –
на немыслимой глубине
расположен исток
хрупких чувств и суровых слов,
музыкальных фраз,
непонятных нам языков,
неоткрытых трасс.
Пусть горчит глубины вода,
пусть неровен пульс –
я оттуда пришёл и туда
я опять вернусь.
В миг последний стану кричать
не себе – другим:
«Разве можно нам умирать,
не познав глубин?!»
Значит, можно…
Ведь я уже
                  умирал.
Задыхался…
Нагубник кусал,
                           кромсал.
Нечто мутное по вискам
тяжело текло.
По вискам моим, по зрачкам:
два в один свело.
Но внезапно сквозь чёрный свет,
красных пятен ряд,
чей-то призрачный силуэт
уловил мой взгляд.
Я рванул из сплетенья жил
воли к жизни нить:
кто-то рядом со мною плыл,
помогал мне быть.
Кто-то рядом своим теплом
согревал мне грудь.
Что там – воздух!..
Теперь вдвоём
продолжаем путь.
Что там – воздух!!!
Со мной – она.
С нею рядом – я.
Растворялась в волне волна
и в струе струя.
Но откуда ты?
Почему
вдруг такой поворот?..
Кто пустил тебя в глубь одну!?
………………………………….
Распластался по зыбкому дну
неземной звездолёт.

14. Контакт

Огромный полупрозрачный диск
лежал на песке между рыб и скал.
Антенн ажурный обелиск
иглою луча сшивал
прошедшее с будущим,
вечер с днём
и с безднами высоту.
Оплавленный чуть вселенским огнём,
построенный в мире не нашем,
                                                     ином –
был он похож на звезду.
На ту,
          которая облаков
пробила матовые витражи
и вдруг осветила пространство слов
в глубинах людской души.
Вот она рядом.
Светла.
Холодна.
Названья не знаю её.
Пеной не тронет звезду волна,
не украдёт жульё.
Слегка расслоив серебристый люк,
как небо иных миров,
пришельцы замкнули межзвёздный круг
неясных
                мелодий
                                и снов.
Смесью одной с ними в такт дыша,
как был я на них похож!
Ввинчивался в пространство, круша
окалину шкур и рож.
Смотрели друг в друга…
В помине нет
мысленной кутерьмы:
«Вы – это мы через сотни лет.
В памяти вашей – мы».
…Но память, как вода, чиста
должна быть у людей.
Сомкнутся тогда
небес высота
и глубина морей…
Смотрели друг в друга.
В глубь.
Насквозь.
Как может смотреть человек
                                                в человека.
……………………………………………
Разум Земли – это разум звёзд.
И на века.
                И от века.

15. Атака

Моя русалка что-то им
пыталась объяснить:
закон нарушен ею был
о том, что говорить
про нахожденье корабля
нигде и никому
не то, что может быть нельзя,
а просто ни к чему.
Случайно вышло…
Но она,
случайность, не игра:
необходимости полна
и, чёрт возьми, мудра!
Всё с нами происходит вдруг.
Как молния.
Как взрыв.
Но разорви орбиты круг –
в морях замрёт прилив.
Так думал я.
И в этот миг,
когда они ко мне
уже подплыли,
                          чей-то крик
раздался в глубине.
Как страшен был тягучий вой
в немом пространстве вод!
Зияла бездна подо мной
и падал в пропасть лот.
Из гулких и пустых глубин
клубился,
                вился,
                            тёк
какой-то слизкий ржавый дым,
какой-то бурый смог.
…………………………
Я знал, что это…
Мне они
внушили сразу всё –
порвалась мантия Земли,
зло отрыгнув своё,
которое на тёмном дне
мильон проклятых лет,
прессует в мертвенном огне
безумие планет.
Внушали, чтоб я уходил.
Им тоже тут не быть:
закон Вселенной строгим был –
мол, чуждого губить
не смей нигде и никогда.
Свой смертоносный меч
не вынимай
                    и лишь тогда
мир сможет мир сберечь.
Ведь то, что рождено тобой,
исправить только ты
обязан. И никто другой.
Коснёшься высоты,
пройдя туман и мрак низин
по скользким глыбам льда.
В борьбе разноименных сил
рождается звезда.

16. Третья форма страха

Не хватало одной минуты,
чтобы, воду разрезав, круто
вверх направить их аппарат.
Злобно щупальца муть сжимала.
Стоконечное вилось жало.
Кто-то крикнул:
                          «Куда?
                                      Назад!!!»
«Уходите!» –  
                       ответил взмахом.
Третью, высшую, форму страха
должен был я пройти насквозь.
Всё дрожало,
                      неслось,
                                     качалось.
Страх твердел, превращаясь в ярость
и литую крепкую злость.
Мы живём на лезвии бритвы:
полоса среди поля битвы –
как нейтральная полоса.
Чуть левей – страх тела не сладок.
Чуть правей – боишься загадок.
Ну, а если вверх – в небеса,
то оставишь своим потомкам
за планету,
                   зверьё,
                                ребёнка,
за песчинку и за скалу
страх в тревогу, в отвагу вбитый,
от житейской грязи отмытый,
бьющий вдрызг её скорлупу.
Этот страх высок и надличен
Всепланетен.
                      И всекосмичен.
Если ты его тяжкий груз
пронесёшь в бушующей плазме
сквозь болезни, стрессы, маразмы,
значит ты – не подлец,
                                      не трус.
…Я по краю тумана мчался.
Он за мною вслед отклонялся
и тускнел свет моей звезды.
Но я верил,
                   что будет снова
кем-то сказано встречи слово,
если я не предам мечты.

17. Больница. Побег

Белоснежная простынь.
Стены.
Йодом смазанные колени.
Мягкий свет.
Приглушенный храп.
Хрупких капельниц изваянья,
медсестры уснувшей дыханье
и повязки марлевой кляп.
Нереально.
Потусторонне.
Я смотрю,
                 смотрю на ладони:
где же я пытаюсь понять.
Выполняю свою работу
до семь тысяч седьмого пота:
суток пласт ворочаю вспять.
Чьи-то руки…
Удар о скалы…
Барокамера…
Баротравмы…
Шепоток: «Азотный наркоз…»
Боль в суставах,
                           чёрная тина
и бредовейшая картина –
как звезда пылающий, мозг.
Застонал.
Слегка повернулся.
Чей-то взгляд на меня наткнулся –
ухмылялся рядом сосед:
«Ну, парниха, даёшь однако!
Молодой ишшо, а вояка.
Главный врач мне открыл секрет:
по глубинной, мол, ты по пьяне
был избит, истерзан, изранен…
Пить не можешь – лучше не пей».
И я понял свою ошибку:
одиночество – это пытка,
в глубину нельзя без людей.
Нужно с кем-то ею делиться
и, хоть надвое, но разбиться
без оглядки.
Совсем и вдрызг.
Чтобы где-то скакало эхо.
Чтобы гать ограждала веха –
знак, похожий на обелиск.
Я хрипел,
                говорил,
                               сморкался,
но сосед в ответ улыбался
и не верил.
Я смял постель.
Я окно распахнул, как дверь.
Как барьер я взял подоконник.
Крика ждал:
                     «Куда же ты, хроник!
Что творится!
                       Сестра, гляди!»
За окном кружилась планета.
Он шепнул, не включая света,
он вздохнул:
                     «Будь счастлив!..
                                                    Иди…»

18. Эпилог (После бессонной ночи)

Когда в глазах сплошной туман
и мыслей нет, как нет,
я, словно рубку – капитан,
покину кабинет.
Скажу последнее «прощай!».
Пошлю последний «SOS».
Встречай меня Земля.
Качай
прибой листвы берёз.
Зелёно вспенится трава
газонов и аллей.
Оставлю мудрые слова
за плоскостью дверей.
Прозрачно рифма этих слов
аукнется  вдали.
У неоткрытых островов
качает корабли
и неоткрытых книг тома
на стеллажах молчат.
Схожу отчаянно с ума,
когда все люди спят.
Воображенья батискаф
идёт,
        идёт ко дну.
Штурвалом авторучку сжав,
его я в ночь веду.
В теченье слов сквозь рифы фраз
струится тёплый свет
и фонарей, и чьих-то глаз,
и окон, и комет.
Многоэтажек маяки…
Курантов слышен гонг…
Ещё темны материки,
но светел горизонт.
Сейчас проснётся детвора.
Из раковин квартир,
из рифта тёмного двора,
она ворвётся в мир.
И голосов весёлый взрыв,
и топот тысяч ног
взметнутся, небо накренив,
как старый потолок.

Мы,
        сделав самый первый вздох
и первый крик издав,
боимся остроты углов,
овал  груди познав.
Но материнским молоком
живой Вселенной ток
нас наполняет
и потом,
став деревом, росток,
преодолев страх высоты
и клювов остроту,
переплетёт ветвей миры,
листок прижав к листу.
Пусть время станет пустотой,
но вечен мир людей
земной глубинною водой
и цепкостью корней.

Стареет тело, но не дух.
И единична смерть.
Не верю, чтоб взял да потух
костёр.
Тот, что гореть
и греть нас должен.
Нет,
       не зря
мильоны лет назад
материя зажгла себя,
в себя направив взгляд.
Смешав глубины с высотой,
начало и конец,
разноречивый,
                          непростой,
«творения венец»
пытается понять: куда,
к чему,
            зачем идёт?
Каких глубин течёт вода
и свет каких высот?
…Пришельцев больше не встречал
на жизненном пути.
Ту девушку искал,
                               искал –
так и не смог найти.
А, может, это только бред?
Мираж?
              Или ещё:
смотря на ламп уютный свет,
в ночь полнолуния поэт
придумал это всё?
…………………….
А, может, нет!?..