Концентрация зла повышается к вечеру.
За росянками глаз  скрыт накопленный яд.
И простые слова из обыденной речи вам
подозрительны все:  "крыша", "стенка", "скамья"…

Гадость мучает зрение и обоняние.
Чей-то хрип за спиной, чей-то локоть в боку.
Абсолютно к общению нету желания.
Жаль конфетки ребенку, руки старику.

Дождь кислотный на мне. Смрад во мне никотиновый.
Солнца нет. Выедает мне очи роса.
Очень больно, когда для любимой скотиною,
заслоняющей свет, оказался ты сам.

С этим – не по врачам.  Радикальнее вещи нет,
чем хотя бы на час дать разрядку уму -
то смеясь, то ворча, разговаривать женщине,
мужику - помолчать и побыть одному.

Не смолчишь - и скандал. Как начнет, например, жена...
В монологе  бедою обида горит.
А когда говорит - это думает вслух она.
Не всегда, правда, думает, что говорит...

Мне побыть одному нужно, велено, хочется.
Этот склочный накал ни к чему мне в семью.
Сквозь толпу побреду - там у всех одиночество.
Что ищу, что найду -  крышу, стенку, скамью?

Нет в толпе ни прощения, ни покаяния.
В каждом прячутся грусть и обида и страх.
Никакого к  общению нету желания
в слишком плотно прижатых друг к другу мирах.

Кто - жалеет о прошлом, кто - глупостью мается.
Кто - стоит в стороне, смотрит жизни кино.
Параллельны друг-другу. Не пересекаются,
если только пространство не искривлено.

Исключение — бабушки.  Пятнышко ясное.
Их улыбка редка, но чиста и проста.
Пониманием светят глаза их прекрасные,
но в автобусе им не уступят места.
   
Вот и он. Я шоферу махну недвусмысленно: -
Закрывай. Нет, я - нет. Мне - не этот маршрут.
Отправляюсь я мысленно в цепь многочисленных
дружелюбных миров через пару минут.

Пара долгих минут на ребристой скамеечке.
За большой суматохой приходит покой.
Подойдет незаметно старушечка с веничком,
уберет накопившийся мусор людской.

Молча, несуетливо, с улыбкой лучистою,
деловито копается возле меня.
Все слова нехорошие, взгляды нечистые
отправляются в урну прошедшего дня.
   
На уютно пустой остановке автобуса
мой мирок непростой. Крыша, стенка, скамья.
Параллельный простор, где без карты, без глобуса
то паря, то ползком путешествую я.

Холодна и ясна пустота медитации.
Не совсем наяву, не совсем и во сне
неоконченной кармы моей инкарнации
собираются объединиться во мне.

Вспомнить зло и добро. Все ведь было, да где оно?
Ощущаю себя - или то "дежа вю" -
престарелой совой или рыщущим демоном.
Миллион прошлых лет я за час проживу.
 
Лица, мордочки, ритмы всплывают знакомые.
Пробуждают во мне соплеменную кровь
люди, звери, растения и насекомые
пересекшихся здесь параллельных миров.

Здесь цветут орхидеи гирляндами длинными,
а над флоксами - бабочки и мотыльки.
Распрекрасные птицы - колибри с павлинами
ароматы фасуют в цветные кульки.

Обращаются все за делами хорошими:
Жабы - губы накрасить им и коготки,
а ручные гепарды и дикие лошади -
почесать за ушком или соли с руки.

Звуки музыки - красные, желтые, синие.
И гитары и скрипки здесь и соловьи.
Здесь друзья мои - будущие и старинные
и любимые женщины. Их и мои.
   
Здесь мы вместе. У нас даже вздохи - аккордами.
Я уже не один. Здесь - один я из нас.
Будем добрыми искренне, искренне гордыми
и никто не погас. Здесь - никто не погас!

Танцы - парами. Танго и вальса вращение.
И ко мне интерес неподдельный, живой.
Обаяние дружественного общения
разгорается аурой над головой.

Воздвигаем и рушим чертоги хрустальные,
насаждаем и рвем на букеты цветы.
Заполняем до дна пустоту изначальную
красотой доброты, чистотой красоты.

Парадоксам изысканным рады, как дети мы.
Брудершафт – чем не повод для тоста, мой друг?
А бокалов хрустальных секунды и септимы
так и просятся встраивать в редкостный звук.
   
Жаль, что час истекает, сочится минутками.
Напоследок устроим изысканный пир -
поперчим анекдоты, подсолим их шутками -
Я же все-таки - слов паразит и вампир.

Засосу я слова, как Пацюк ел варенички,
обгрызу до размера опрятной строки,
оближу, уложу… А старушечка с веничком
заметёт непонравившиеся куски.

Наделяю их смыслом и ритмами странными.
Заплетаю журчащие рифмы в ручьи.
Разливаю бесчисленными океанами
слезы  счастья – и ваши, друзья, и мои.
   
Все, пора. Час прошел. Нет над маковкой венчика.
У шоссе, нагишом - крыша, стенка, скамья.
Лишь легонько, при прикосновении веничка,
захрустели осколочки от хрусталя.

Помолчал - и домой. День не буду ругаться я
и внимательней стану к усталой жене.
Кот мой - видно блудницы былой инкарнация -
соблазняет прилечь, приникает ко мне.

Вверх и вниз без перил водят жизни ступенечки.
Оступлюсь или все досчитаю их я -
и замолкну совсем. А старушечка с веничком
подметет шелуху моего бытия.
   
Октябрь 1997