Практически из точки невозврата
вернулся пробудившийся кумир,
по ком вулкан запоротой эстрады
уже две птичьих жизни не дымил.

Никто не думал, что, сметая звёзды
и мусор в универсуме ночном,
король босяковатых девяностых
придёт, оставшись тем же пацаном.

Пока я тут с пластинками филоню,
пока желтеет пресса, отшумев,
страна опять влюбляется в Серёню,
доверив чувства правильной чуме.

Ну, как же без него – скажите, парни?
Мы – щебень наносной, он – Стоунхендж.
Он как споёт – не станет мыловарни
гламурных опереточных джазменш!

Ещё не слышат фуфел с фуфелихой
за собственным мычаньем в спящий зал,
как скромный – и, как следствие, великий –
короны крикунам пообтесал.

Родной до боли; свой, простите, в доску...
Пусть я в эстрадных песнях демагог –
ребята! Тридцать восемь лет подростку!
О ком сказать такое кто бы смог?

В отличие от многих, он без лака –
как, собственно, и песня «Корабли».
Станки чинил доильные (я плакал!),
а уходил – дубы вослед брели...

Не умолкай, ветров духовный донор!
Костюмчик, галстук, кеды – и вперёд!
И, как всегда, не бойся Примадонны.
Дай счастья той, которая помрёт!