Настала пора маскарада.
И пляшет и клоун и шут.
Выходят, и шагом парадным
Гусары идут и идут.

И стало теперь непонятно, –
Кто роли играет, а кто –
Собой остаётся… Ну ладно,
Забудем и думать про то…

Но вот замечаю так ясно,
Так ясно я вижу: Одна
Из Масок особо прекрасна,
Искриста – искриста она!

Она, то ли фея Эйоле,
О ком Северянин писал;
А, может, кухарка – не более,
Пришедшая на карнавал.

Но щели на красочной маске
Не могут очей её скрыть.
Старается веером глазки
Павлиньим она заслонить.

А вот…
И не получилось!
И вижу теперь я глаза
Печальные. Божия милость! –
Проблёскивает слеза.

Под маскою радостной девы
Скрывается боль и печаль.
И гложет её, королеву,
Туманная скорбная даль…

Похоже, заметили гости
Такой очевидный подвох.
И полный,
Из них самый толстый,
Ко мне обращает свой вздох.

И тихо лепечет на ухо:
“Та фея – знакомая. Я
Видал её, пусть будет пухом
Кладбищенская земля.

Вчера мы её отпевали
И колокол гулко звенел.
Она же живая? – Едва ли:
Смотрите – и шея, как мел.

Кого она здесь представляет? –
Она – Вековая Тоска.
И в чаши вино наливает
Совсем не живая рука.

Кому наливает по капле,
Кому - то – полный бокал."

… Уйти мне отсюда, не так ли, -
Чтоб больше её не видал?

Но грустные тихие очи
Я буду всё помнить, пока
Из сердца, болящего очень,
Стекает, стекает тоска.