Прямо в контору к нему натаскаю глоксиний –
ваших не трону; не лайте, Настурция Викторовна!
Слышали про обожание без усилий?
Я бы ещё попыхтел, но и это вытравлено.

Звучное звание воинское – импотент
в том же ряду ошивалось, что комендант,
пока не дошло, что мой поэтический бренд
зелёную дверцу мне не отопрёт никогда.
Ещё месячишко назад за мальчишечьи данные
я перед ушлой публикой драл свою пасть;
сейчас – независимо от позывов к рыданию
встаю со вспотевшей лежанки – и хочется спать.

Уже и он, поняв наконец мои вздохи,
готов меня брать с собой чуть ли не в Уфу,
но знаешь ли – если возьмёт, то примерно в Моздоке
язва велит хлебать пустую уху.
Все чувства – как прежде, и только волна проявления
в силах качнуть одинокий осиновый лист.
Рано пришла дистония, расклеив меня
на всхлипы и огоньки от контактных линз.

Никак не забуду ту очередь человек в двадцать пять
за докторской в самой скромной части Крещатика
и голос дамочки сзади: «Я буду стоять
за паренёчком, а ты отнеси на печать пока
бумагу...» Подумать только – каштаны бомбят
багажники новых машин, не меняя почерк,
но даже для косоглазых и криворуких ребят
я почему-то тюфяк, а не паренёчек.

Вновь недовольна дождём Настурция Викторовна.
В самый разгар ноября подавай ей зной.
Как она в детской моей не выкинула
четыре квадратика азбуки разрезной?
С того четверга, в который свезло Емеле,
многажды Вовка хотел ко мне в экипаж,
и букв хватало на фразу «я всё умею»,
а тут крути, верти – всё пжао либо опаж.

А в офисе у него займётся рассада –
пёстрая, как индевеющее лежбище каруселей.
С мечтами – так-сяк. С ресурсами – непузато:
объятия простираешь, а в тебе один гелий,
да и тот уходит сквозь поры
в неосвоенные просторы...