Опять в родном кармане – ни доллара, ни цента, И в люксах Люксембурга введен запрет на визы. Гостиничная койка в занюханном райцентре… Слезами сериалов мигает телевизор. А кто-то уплывает к метелям в Антарктиду. А кто-то улетает в Майями хавать киви. Отчаянной и пошлой попыткой суицида В истерику впадает оседлый шизик-Киев. В степях цветут вповалку полынь и медуница, И магма по корням их бежит кардиограммой; И мачехой встречает нас матушка-столица, Которая недавно была роднее мамы. Не обрести разрядки здесь ни уму, ни телу. Не разменять на сдачу. Не добрести до дома. И, да простит мне Бог, но мне все осточертело: Все! Даже эти крыши священного Подола. Щенка бродячей боли передавило «Мерсом». Быть с близким человеком – недостижимый мизер. Как хочется прорваться сквозь красочную мерзость – В гостиницу. В райцентр. Под чертов телевизор… __ В райцентре поранился дождь черепичным осколком. В разжиженном небе оплавилась льдистая ртуть. По кольцам Сатурновым в космосе бегают волки. Их внуки волчата, как телку, сосут Млечный Путь И, вдоволь напившись, уходят окольной дорогой: Кто в стадо, кто в стаю, а кто – неизвестно куда, – И самый строптивый волчонок за пазухой Бога Скулит по-щенячьи, пуская в рассвет провода. На сердце – отвратная, адски привычная горечь. Меняются лица у масок и маски у лиц… Тем временем очередная маститая сволочь Вставляет гвоздики в созвездия мертвых петлиц. Поэзия, втиснувшись в щель между пабом и гробом, Удушливо, сдавленно воет на готику гор. Старуха-волчица в соленых зубах треплет глобус... А выбора нет: Нас пристрелят – и весь разговор. __ Юрка, братишка, это – последний выбор Между «Идите на фиг!» – и «Будь готов!» Стадо коров покорно идет на выгон К стае волков, рычащей из-за кустов. Это все то, что Веды учли и Тора: Строй у солдата, как у еврея Бог, – Кровно единый, – Маршировать которым Надо в портянках лезвий на ранках ног. Выпала мне эпоха бандитов в рясах – Смачная и подробная, как плевок. Стало дворянством бывшее хуторянство, Стал «постмодерном» жлобский родной совок. Мучит поэта жажда базарной славы. После дождя – не пыльно и не свежо. Скалится город древнего Станислава* – В рожи столичных пабов «У папы Джо»**. Глыбы сдавили, – и не прорезать выдох. С каждым бананом ерничает минет. Юрка, братишка, это конкретный выбор: Или ты с ними, или… Никого нет. Даже меня. А вместо крови – дорога: С танками, с васильками на окружной… В острых лопатках горбятся слезы Бога: Это дожди. Я – в небо. Ты как, со мной?.. __ Слезами стекла дожди серебрятся матово… Метро позвонки скребет на хребте земли. У самого моря*** тихо сидит Ахматова, Выглядывая летучие корабли, А мне постмодерн достался, и flash за пазухой, И новые, нераскрученные слова… И больше уже нельзя никуда опаздывать, И негде узнать, откуда течет трава. Энергии нет на то, чтобы вены выдохнуть. И тонет ковчег под тяжестью двух кают… Я дергаю тюль, а там, вместо окон, – Windows И сайты друзей, которые предают. Тупая усталость коллективизма стадного Наращивает, как ногти, богемный сплин, Но я уже нахожусь на последней стадии, Когда для прыжка не требуется трамплин. Конечно, есть братья. Трое. Максимум, пятеро. На вас вся надежда, Гоша, Тарас и Крыж! На голой праукраинской вербе распятия Цветут облака, – далекие, как Париж. Мы сами себя на черной доске отметили И съели в нехватке кальция все мелки… ___ А завтра… Ну, что там завтра? Может, бессмертие… А может, – несколько холмиков у реки… Винница-Киев, 19-24 апреля 2010 г. |