Спят все игрушки и тихая горенка, клонит зайчишек ко сну, я поменяю фамилию – Горенко с горького снега, весну нужно встречать в Петербурге на пристани, чайкам бросать чебурек, нет никакой человеческой истины, чтобы сейчас и навек, нет никакой орфографии, точками пишешь, смягчая тире, куколки-куколки, матери с дочками, старая кровь на столе. Спят все игрушки, и плети, и звездочки, нежно-крапчатый узор, пересчитай это небо до косточки, то, что вверху…  Или сор вынести нужно и горенку детскую так и оставить пустой, и пунктуальную вечность немецкую не пропускать на постой. Спят все игрушки, орехи каленые, белочки, бурундуки, окна темны, для зимы утепленные, что написать от руки – жизнь оказалась такою вот длинною, что никуда не присесть, что там теперь за большою плотиною, что-то, наверное, есть. Спят все игрушки, еноты и кролики, нехотя зелень жуя, так возлюбить это всё и до колики верить, что сытость моя, ранние почки, бидоны молочные и разливные духи могут спасти, но приборы неточные выживут нас до трухи. Дальше на солнце лежать, не расходуя свой драгоценный эфир, так вот и дуть начинаю на воду я, ссориться глупо ведь – мир, тот, кто поссорится, станет ромашкою, ручки и ножки сложив, долею нервною, долею тяжкою будет сиять, полужив. Я поменяю фамилию – Горенко слишком без мысли горчит, спят все игрушки и тихая горенка, спит черепаха и кит.