Думаешь: «Ну и не пей вина, Гертруда, истины нет в «Божоле», вчера заходил Пабло, принес беарнские артишоки, теперь корешки валяются на земле, а к корешкам морозы порой жестоки, хочется вырыть могилу или взобраться на Сен-Сюльпис, обозреть оттуда окрестности, есть сгущенку, потом вернуться на землю – сделать себе сюрприз, я мыслю изысканно и несказанно тонко». Фрекен Юлия думает: «Ну неужели меня действительно нет, неужели меня придумал тот господин в шлафроке, когда наливал коньяк после завтрака, ставил его в буфет, а к коньяку морозы бывают порой жестоки». Генрик думает: «Нет, к сожалению вас придумал совсем не я, истеричные дамы, что падают в обморок в пьесах Брехта, или как там его, все равно у меня семья, и себя обозначу я несоразмерным «Некто». Думаешь: «Новые бездны нужно пытаться в себе открыть, до четверга осталось немного времени, дальше – больше, нужно достать лопату и равномерно рыть, неврологический диспансер, оккупация нашей Польши». Фрекен Юлия думает: «Как мне любить себя, как не заходить за эту линию, вечно ходить по правой, как геройствовать в рамках текста, других губя, и несмотря ни на что всегда оставаться правой». Генрик думает: «У Сократа не было «Божоле», поэтому он разводил цикуту в гашеной марганцовке, пусть это авторский вымысел – в нашей густой золе водятся черви – немыслимые концовки, театр для всех и ни для кого, плата за разум – вход, нет, что-то я путаю, правда некогда разбираться, правда двери закрыты, никто сюда не войдет, жителям вечности страшно за ручку браться». Ну как можно быть поэтом, откуда такой изъян, новая темная радость чужого крова, нет, почему традиция, и ничего не пьян, просто выходишь на улицу – краденый мир, всё ново». Думаешь: «Хочется здесь поставить банку для дождевых червей, саму себя окружать теплом, саму себя подцепить на удочку и положить сушиться, и притвориться лучше, чем в жизни, тоньше, полней, живей, нарисовать свой город – кажется это Ницца».