Ей, люциферски эгоцентричной и авторитарной
функционерше и мега-морализаторше,
вряд ли нашёлся слушатель благодарней
меня, не задумывавшегося о завтрашнем.
Пока она с официозом разъюбилеивала,
с дочкой и сыном играя в Святую Троицу,
я тут в одном хомуте со всеми Пелевиными
предполагал, что поэзия не прикроется.

А она её - тазом. Не медным - эмалированным,
как вся её кожа до пеликаньих подглазий.
Метафорами разбуженный в полвторого ли,
выгоревший ли в магме подстрочных мазей,
я останавливал публику на разгоне
мысли о том, что листики снова зелены -
как-то не для того, чтоб к её персоне
честь прибавлялась до полного омерзения.

Как на одном дециметре курица топчется -
так и приспешницам не занимать замечаний.
Всем своим выдрессированным культпросветобществом
квочки пристали к причёске моей молочайной,
образу жизни, цвету и форме печени,
а ей не плати зарплату - лишь мне вели
высказаться о чьём-то стишке копеечном
именно в тот момент, когда отвлекли.

Мальчик "подай-принеси" в конфликте сословном
терпит, но после и лимузин подрезает.
Она онемела, когда вместо "низкий поклон Вам"
на клич прибежать за пайком услыхала "я занят".
Словно огромным бобом подавился вяхирь,
задохнулись морали, у глаз пообвисла шкура...
Если я раззужусь и пошлю королеву на хер -
сплющится ли хоть чуточку литература?

Править балами, котироваться на бирже
хочет чиновница, глупым финалом расстроена.
А я не то что живу вне владения командирши -
но даже паёк ей вернуть некогда за гастролями.