Пролог

Сладко-сладко потянулся гимназист Сидоров... и еще раз — сладко-сладко...
Такой день, такой день...
Маман в кухне папиросою начадила, а Сидоров — ничего, улыбнулся вежливо: не размениваться же.
Яичница подгорела... Черт с нею, с яичницею.
Главное, что ранец заранее собран, главное, что — день такой...
Улыбается гимназист Сидоров — маман, яичнице, сервизу чайному...
Может, в самоварный бок глянуть? Наверняка у него, у Сидорова, и физиономия светится — дню сообразно.

Записка

Как бы ее половчее составить? Соня — девочка умная... догадается.
Может, стихи сочинить? С рифмою дурацкою? Про чувство справедливости... или — про тяжкое наследие Самодержавия? А?
Некогда! Рифму — хотя и дурацкую — подобрать еще надо.
Надо же, дичь какая! Стихи...
И клякса еще... с краями рваными... расплывается...
Тьфу ты, глупости: клякса и клякса, — и не похоже ничуть.

Нюша

Опять в книжки его залезла. Думала, — братец ее, маман будируя, Мопассана тайком читает.
Ничего, «Политэкономия» не Мопассан.
Политэкономия... Маман и слов таких не знает. Открыла намедни... Зевнула.
А Нюша старается: все-таки на десятой сопеть начала.
Вырастет смена...
Мысленно простился... с Нюшею, с маман, с полкою книжною, с царапиною, что над картинкою... из «Нивы» выдранной...
Все, пора...

Дворник

Дворник-то его уважает — Алексей Валерьянович да Алексей Валерьянович. И башлык отряхнет: снег на барине.
Соня на записки его смеется заливисто, пальцем показывает. За человека его не считает...
А тут — Алексей Валерьянович... Стало быть — человек.
И снег отряхнули...
В дворницкой жарко. Примус чадит. И карточки всякие... под газетою. Дворник, болван, порнографию «Искрой» накрыл. Намекнуть бы ему относительно...
Да, уж маман бы его и отсчитала: нечего, мол, с дворниками всякими...
Язык у маман — особенный: не так и слов много, как интонаций да ужимок всяческих. Дворника бы маман так озвучила, что и предки ее головами б качнули — фотографическими: нечего, мол.
Отсчитала бы, о задании вспомнила, о...
К черту! Кто еще Лешеньку Сидорова — Алексеем Валерьяновичем величает? Да с таким уважением.

Леничка

Вспомнилось...
Леничка не подвел: все ингредиенты в пропорциях... Правда, папаша хватится, но это — когда еще?
Реторты, колбочки всякие... Леничка над ними и не дышит почти: неровен час — сработает.
Колдует Леничка, с рецептурою и не сверяется почти — он ее назубок, точно параграф по химии.
Пойдет дело...
Леничка хотя и социалист, а папаше-фармацевту — первый помощник. И счета сверит, и улыбнется образом подобающим... но — социалист... от Бога.
А однажды и вовсе губернатора просветить попытался по части Революции...
Леничка водки выпил — для храбрости... и давай Маркса цитировать.
Леничка цитирует, распаляется, губернатор... ерзает. Задела его мораль революционная.
Так Леничка думал да и распалялся все более...
Потом выяснилось, — геморрой у губернатора, осложнения. Он за советами приходил, за содействием, и так его задница донимала, что он и Маркса мимо ушей пропустил.
Вот теперь и пропишет Леничка господину губернатору — рецепт килограмма в полтора. Раз — и никакого геморроя.

Сонечка

Он и встретил ее — случайно... Раскраснелась она с морозу, улыбается...
Неужели поняла, что у него в ранце гимназическом не только записка?..
Обойти ее, кивнуть на ходу — и за угол. До гимназии — рукою подать.
А записка? А...
Точно — поняла. Не могла не понять...
Ишь ты, понятливая... За человека его не считала? А он — человек. Да, человек...
Жаль — вот так, в момент триумфа, скатываться до рефлексии подростковой...
А Сонечка только щекою дернула, когда он мимо проскочил... ранцем за господина какого-то зацепился... замер — и бегом, бегом.

Химия

Химику с ними скучно, зевает химик, реакции условия перечисляя... Потом — вызывает его, господина Сидорова, спрашивает... кивает сочувственно: жаль, что не знаете...
Так и подмывает — ранцем о кафедру... Так, чтобы — ух!
Еле удержался... Пусть его — злорадствует. Формулы, условия... Да чихали они с Леничкою!
Химик только руками разводит: этак и аттестат можно получить — соответственно знаниям.
Ничего, в ранце у него, у господина Сидорова... у Алексея Валерьяновича — такая формула, такие условия! Ни в одном пособии таковых.

Терзания

Глянул Ваше Высокопревосходительство на гимназистов... нет, на него глянул.
Оттого и потеет теперь, — гадина. Чувствует...
К директору гимназии наклонился, шепчутся... никак о полиции?
Опять на него... И чего смотрит?
Ранец-то, ранец... легко ли из-под парты... Вроде — легко. Проверял даже. Заранее.
Потей, потей, гадина...
Ваше Высокопревосходительство, Ваше Высокопревосходительство...

Эпилог

Гимназисты вытянулись почтительно. Юные, стройные... Лица чистые: ни политики, ни мыслей особенных. Им бы уроки отмучить да ранцы на спину, да в мороз, в Солнце...
Морщится губернатор: у кого ранцы да щеки румяные, у кого — геморрой. Вот и вся конституция.
Чешется под мундиром... невыносимо... Раньше язык чесался, теперь — задница.
А гимназисты-то — вытянулись, ждут — с нетерпением? — слова напутственного...
А под язык только и ложатся, что фразы заученные про царя и Отечество...
Ему бы и самому — ранец за спину и — в мороз, в Солнце... к черту, в общем, только бы подальше от мундира, царя и геморроя... Ох...
Тут не успел губернатор и слова сказать, — гимназистик сопливый рванул из-под парты ранец и с воплями «долой Самодержавие» —  швырнул его в самые губернаторские ноги...
А из ранца — так и повалило... Дым до того вонючий, что губернатора повело аж...
Позеленел губернатор — и рысью в уборную...
В общем, отделались все — испугом и рвотою. А гимназиста Сидорова велено было домой отправить с запискою, в коей рекомендовали его к дворнику отвести — и пороть, ни лозы не жалея, ни зада гимназического.