1.
В зрительном зале не Бог весть какой уют:
ни кола, ни двора, только холод, стул да минут
пара, чтоб подружиться с дышащим рядом и, от
него отведя взгляд, оценить эшафот,
возведенный на сцене. Впрочем - это не труд,
а, скорее – игра: открою глаза – ведут
друг друга. Закрою – слышу, как падает голова,
и каждый раз учусь получать цифру «два»
не сложением, а вычитанием "жив" из "живой",
и, сомневаясь в роли, могу покачать головой
(вариант: будучи уверен, что на "первый-второй"
расчёт меня не коснулся, окунаюсь с головой
в деление без остатка) и подышать в затылок. Зал притих.
Актёры все пристальнее всматриваются в зрителей. В их
глазах молчание при наличии шей –
всего лишь поза, притом нелепая. В ней
скрыто желание понять, что же может произойти,
если при выходе на сцену вдруг собьешься с пути.
      2.
Я слово "вдруг" считаю ошибкой, и входящие в роль
послушно исправляют её навсегда. Перо ль
притупив, проливают чернила, иль проще – вечной возне пера
предпочитают скромные жесты; поклон, топора
ответный равнодушный кивок... А вслух "Пора!" –
отбивают ноги. Друг – обретая путь. Это медлить мотив
того, кто на сцене не жил, т.е. настолько лжив,
сколько осталось скрипеть перу, завершая подсчёты. Время есть
тело, деленное на всех. Путь не здесь,
не туда и не там. Когда вариантов нет,
уходят по одному. Ответ бывает не от семи бед.
      3.
Я, как положено, сгорблен под тяжестью лет,
Зрачки еще реагируют на слабеющий свет,
Продаю чернила, покупаю гуталин для сапог
И танцую туда, где молчание – не порок, но – порог.
Горбатого не исправит ни поговорка, ни новый дом.
Эта ночь за окном никогда не станет огнём.