…Что бы ни рассказывали мои приятели - на самом деле все было совсем не так. Во-первых, путешествие началось гораздо раньше, чем в прошлую пятницу. Во-вторых, мы были предуведомлены о мистической составляющей акции, что тревожило гораздо больше, чем можно было предположить. Ведь вчетвером мы ровно в десять раз большие скептики, чем каждый из нас по отдельности. Впрочем, математические выкладки используем в ином жанре, а этот, реалистический, полный почти неописуемого ужаса рассказ продолжу жесткими мазками по грубому холсту обыденности. Она подстерегает нас в повседневном заполнении секунд, недель, тысячелетий человеческого существования. Разграфленный в клеточку пергамент жизни украшаем значками планов, встреч, намерений, ожиданий. Только встречи эти очень редко являют нам что-то новое; планы обычно умеренны из-за боязни разочарований; намерения истаивают еще в момент написания тонким перышком, а ожидания малоразборчивы и безосновательны.
…Когда под сомкнутые веки вползают алые жучки и бегают по скользкой роговице, вызывая беспрерывное движение глазных яблок, которое есть единственным признаком динамического сновидения. Когда дыхание столь глубоко, что заполняет самые глубинные закоулки пузырящихся легких, а все остальные мышцы системы стопроцентно расслаблены и трепещут-рвутся в изнуряющем храпе. Когда насос сердца подчиняется не физической потребности кислорода в крови, а еле слышно смыкает лепестки клапанов не чаще раза в секунду или молотит с частотой метронома на черточке prestissimo Это значит, мы спим. Сон - медленная и часто наиприятнейшая часть жизни. Хаотическое перелистывание сотен страниц прекращается случайным открыванием, остановкой наугад, и мы переживаем отрывок сюжета, часто без начала и конца. И в хитросплетениях снов чаще убегаем, чем догоняем! Значит, кому-то нужны. Как объекты интересов гастрономических, эротических, любопытственных. Или как созерцатели, свидетели странных историй. Иногда наше участие настолько объемно, что сон идентифицирует несознаваемое наяву желание.
Убедившись в том, что мы спим, Она склоняется и пристально вглядывается - есть ли движение яблок под веками? Вправо-влево, вверх-вниз, вращение по и против часовой стрелки. Бродилка в квазизнакомой местности, решительные действия, благоприятное переживание и целительный стресс. Уснуть, треть подаренного срока прожить в ином, непостижимом бытии. Нематериальном. Нереальном.
Убедившись в достаточной глубине нашего погружения в нереальномирье, Она прислоняет ладонь к губам, и эта коммутация удивительным образом за считанные мгновения позволяет вживить в наше подсознание то, о чем мы не узнаем никогда. То, что не имеет названия и смысла. Нечто и ничто. Невыразимое и существующее только доверием. До-верие. До вырастания веры.
Она, Узунджа, не может быть иной - только непостижимой, странной. Страницы перелистывающей, странствующей в пространственной прострации. Запутанность и заумь. Оторопь неожиданного явления.
Она, Узунджа, ожидала нас терпеливо и долго: переполнялась вешними водами, катила песчаниковые глыбы по известковым желобам, грела воду в округленных ваннах.
Инстинктивно мы вели себя абсолютно нерационально. Собирались к Узундже умышленно наспех, словно стремясь допустить полным-полно промашек, забыть нужные вещи. Лето, август - только климатические катаклизмы могут ввергнуть путешествующих в лишние заботы.
Прихотливые изгибы каньона заманивают, впускают в себя медленно, неровными поступательными шагами тактов. Россыпь округлых больших камней, разноформие гальки, оброненной девочкой-великаншей в русло иссякшей реки. Стремимся против течения бурной воды; виртуальность недавнего присутствия потока и уверенность в скором наполнении заставляют поторапливаться, перепрыгивать по шероховатым округлостям, перебегать с берега на берег по желанию сужающихся к верховьям сосудов. Словно подгоняемые, вовлекаемся в тектоническую трещину, зализанную тысячелетиями водного потока. Прихотливые формы - чаши, вазы, лохани, врезанные в стенки и дно каньона, местами отшлифованы с ювелирной изобретательностью и терпением. Сепия многослойного кальцитового налета создает впечатление, что русло залито светломолочным шоколадом. Оглядываюсь: три поэта, гости Узунджи, легкими тенями скользят несуществующей тропой. Узорчатые тени персонажей переламываются, дробятся; вода уже выше колен, сносит вниз по течению. Но русло сухое - это множатся впечатления и ожидания. Поднимаемся выше и тонкой пленкой отшелушенной амальгамы запечатлеваем себя в стремительном потоке, впитываем ежеминутность пребывания в необычном месте; щедро дарим себя, отдаемся окружающему миру - и становимся частью топографии. Напрасно пытаться искать рациональные версии происходящего, ибо найденный смысл делает нас сознательными и - одинокими. Приходит совесть.
При сборе дров обнаружил лежбище «мертвых голов», бабочек, размером с летучую мышь, но с вычурной расцветкой: на сером бархате малиновое и голубое изображение, напоминающее стилизованный череп на пиратских татуировках. Бабочки живые, сидят группой на мшаном камешке, не улетают, не реагируют на касания, только сводят крылышки, которые разворачиваю для большей красочности фотоснимка. Объяснение этому феномену такое же, как и поведенческий ужас китов, выбрасывающихся на берег без понятных нам объяснений.
Мистика Узунджи: после предыдущего абзаца вышел на крыльцо. Цикады затихли, вдали урчит ночным громом далекая гроза, вспыхивают летние зарницы. В лицо ударилось большое насекомое, показалось даже летучая мышь, но они ведь не промахиваются никогда! Еще и еще! Большая медлительная мертвая голова прямо-таки настойчиво напрашивалась - и была поймана. Трещит крыльями, осыпает блестящей пыльцою. Красивая, странная, заявилась с далекой вестью. Усну - увижу.
Инсталляция, образованная природой, набор вечных процессов и бессмысленных поступков человеческих сливаются в непостижимой идее существования. Убеждаясь в сложности конструкции и усомняясь в простоте замысла, легче заявить, что мир - бескоординатный и цельный. Математик сказал бы: - Интегрален. Поэт: - Спросите Узунджу.