эссе

         Первую книгу  Константина Вихляева «Тетради Авроры» не напрасно назвали дневником души. Тем не менее, автор этих строк назвала бы их дневником духа. Я была удивлена, когда моему взгляду на  страницах книги предстала не привычная поэзия, каковой я ожидала от известного поэта и барда из Ялты, а… проза. Проза – с точки зрения формы: линейные нерифмованные строки. И, тем не менее, это поэзия в самой ее сути, ибо кажется, что с нами общается душа автора, говорит отверсто, и в то же время будто прикрыта тонкой вуалью. Поскольку это говорит не человек, точнее, не совсем человек, а одна из наивысших человеческих сущностей – дух. Душа – это  все же нечто более близкое к телу, скованное им, имеющее возможность лишь частично оторваться от него, выходя в сверхпредельные пространства, в высокие сферы бытия и небытия. Дух же находится там всегда, и напротив, лишь иногда, по Вышней воле, посещает бренные тела и озаряет светом, расцвечивает красками наши души. Это сотворчество духа и души и создает поэзию – как одно из своих проявлений, пожалуй, после духовного подвига и молитвы, наивысшее.
         Есть в крымской поэзии одно из направлений, где поэты творят больше духовно, нежели душевно, стараясь выражать перед миром эссенцию, концентрат своей творческой сущности и сущности  этого мира во всех его проявлениях, нежели экзистенциальное. Стараются более обобщать, нежели детализировать, хотя без деталей невозможно передать общее. Это фаэзия. Основатель и теоретик этого явления евпаторийский поэт Елена Коробкина определяет фаэзию следующим образом: «Фаэт творит воображаемые миры, используя архетипы, тонкие светлые образы, мистические прорывы в ирреальные пространства». Элементы этого направления находим и в творчестве Константина Вихляева. В аннотации к «Тетрадям Авроры» произведения этой книги были определены, в том числе, и как фаэзия.
         И тем не мене и составитель аннотации, и сам Константин с самого начала книги упорно и подчеркивающее говорят о душе, что это именно она – душа автора – и есть творец книги. Сказано: «душа в своей метафизической реальности», – что и дает отправную точку к мысли о духе. Слишком символичны произведения, слишком архетипична мысль в них, чтобы речь шла о конкретизации душевных переживаний человека. Это духовные поиски. Когда речь идет о таковых, у многих сразу возникает мысль о религии, мучительных размышлениях о Боге, молитвах, паломничествах и т.д. или – смотря, какая религия – о переселении душ, карме и достижении абстрактного покоя. Не обязательно так. Духовный поиск – это, прежде всего, стремление определить свою душу в духе, каково ее место в нем, создана ли она для того, чтобы с ним «сотрудничать», нести его божественные откровения в мир людей, и так ли уж значимы откровения духа конкретной душе, чтобы их открывать другим душам – читателям и слушателям.
         Константин Вихляев дает определение своей душе в самом первом произведении своей книги. «Душа моя – Аврора» – пишет он. Аврора – заря. Здесь чувствуется сильный духовный посыл: пробуждение, начало. Пробуждение ото сна. А что такое сон, как не единственная данная нам возможность хоть на время избавиться от самих себя, от того надоевшего существа, с которым мы вынуждены «общаться» ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно. От того, о котором Константин пишет: «…снюсь ей [Авроре] я: как иду на работу, толкаюсь в троллейбусе, решаю всякие вопросы с близкими и не очень, ругаюсь, ем, думаю, читаю…». От наших бытовых проявлений, от себя-земного, от своей экзистенции. В том числе и от внутреннего мира – от не самых лучших проявлений жизни души: навязчивых мыслей, эмоций, переживаний, того, что нередко нас разрушает, приносит нам усталость, заставляет терять драгоценное время и силы, которые могли бы быть применены по более важному и полезному назначению, обогащающему нас самих и окружающих. Во сне душа отдыхает от всего этого. По мнению некоторых религиозно-философских учений, в это время душа пребывает в иных, трансцендентных, мирах, обогащается там, чему-то учится, чтобы вернуться в мир земной очищенной и наполненной тем, что необходимо ей этому миру дать. И в то же время не только отдыхает. Ведь все эти негативные  (точно так же, как и позитивные) проявления тоже необходимы душе для роста – иначе Небеса не посылали бы нам их. Так вот, в этих надпространственных мирах также идет переработка душевной жизни, делаются какие-то выводы, что-то остается, а что-то навсегда вычеркивается из памяти и внутреннего мира. Может быть, именно потому, по мнению Константина, он, его экзистенция, «снится Авроре»: высший мир видит ночью его жизнь, его душевную работу. А с зарей, как только человек открывает глаза, – он в это мгновение чист и абсолютно светел, ибо только что покинул он мир Высший и только что определился, что нести в мир земной в этот новый день. Его сознание еще не замутнено негативом, еще не смущено сомнениями, не запятнано бренным. Таков, на взгляд автора этих строк, духовный посыл к появлению символа души-Авроры в творчестве Константина Вихляева, посыл к определению им своей души – светлой,  кристально чистой, обновленной, сияющей, наполненной тем, что, несомненно, необходимо этому миру.  Этот образ абсолютно фаэтичен, и, по крайней мере, применительно к произведению, в котором он описывается, – стихотворению в прозе, открывающему книгу, – можно говорить о фаэзии в творчестве рассматриваемого автора.
             И этот высокий, сильный образ вошел в название книги, определил ее концепцию и общую задачу. Не хотел ли автор сказать этим, что каждая его прозопоэза написана на этом самом бритвеннолезвенном пределе чистоты и свежести души – пределе перехода ее из мира Вышнего в мир дольний? То есть, каждая строка, каждое слово автора – это абсолютная, концентрированная суть его души, всего ее непосильного труда в обоих этих мирах. И это видно каждому читателю. Первое впечатление от прочтения книги Константина – свет. Им как будто искрится каждое слово. Вслушайтесь хотя бы в такие строки:

           «Вот оно, солнце, – в руках гималайского кедра. Брызги в глаза, из глаз – обратно – в недра Бога, дальше, дальше – в небо…» –

            Это свет в прямом значении слова, а вот в переносном:

           «Утром посмотрел на себя в зеркало и влюбился. Четвертый час живу жизнью сердца, любуюсь миром. Смотрю чувством, дышу радостью – из сердца»

           Свет везде. Пусть даже автор пишет о тяжелом и грустном, о людях «с ожогами разной степени», об «эдакой больнице», где «люди, прогуливаясь, лечатся», о «свежевыкрашенных заборах», за которыми «живут души человеческие», о том, «что происходит  с бессмертной любовью в человеке, который впервые выстрелил в другого», и о многом другом, от чего его одновременно спасает и над чем заставляет работать сон – предвестник пробуждения души-Авроры. Об этом тоже надо рассказать людям. Но не в первозданном виде – в виде грубого реализма – а фаэтически осмысленно, символично, но от этого не менее, а, может, и более остро и ярко, значимо и волнующе. Реальность, переработанная душой-Авророй в символ, философскую метафору, не менее, а то и более, чем «правда-матка в глаза», способна потрясти человека до самой глубины и заставить задуматься о том, а в каких же мирах блуждает именно  его душа и душа его ближнего – порой такого «ближнего», христиански любить которого еще надо себя заставить. Что это за миры? Может, это и есть самое настоящее небытие, извлекать духовные посылы из которого лишь вредно и страшно и для самой души, и для окружающих. А может, это просто пустота, из которой ничего нельзя извлечь? Задумайся, читатель, КТО твоя душа.
          А еще иногда  бывает так:  (вот как пишет об этом Константин Вихляев): «Каинова печать – это резолюция Бога о несоответствии занимаемому телу. Носится с внутренней стороны лба, чтобы окружающие не видели». Мне бы хотелось добавить здесь, что бывает на человеке печать, говорящая о несоответствии души человеческой тому духовному дару, который дает ему Бог. Иногда душа недостойна своего духа и не способна передать миру то, что должна. И бывает это, как правило, от засоренности телесным, от неумения очиститься от него, выйти за его пределы, от этой самой Каиновой печати. Зачем Бог дает таким душам прорывы, которые они не способны вынести и правильно передать в мир, известно лишь Ему. Может быть, для того, чтобы душа благодаря им хотя бы пыталась преодолеть в себе темное и плотское. Нередко такая борьба мучительна, и результатом ее часто тоже становятся литературные произведения, как правило, исполненные боли, страдания, агрессии, неудовлетворенности жизнью – а в итоге – собственной душой. Такие произведения тоже нужны. Да и какой человек хотя бы раз не сомневался в собственной душе? А какой творец – в том, что именно он дает тем, кто воспринимает его творчество? Есть подобные моменты и в книге Константина Вихляева – моменты сомнения, боли, ужаса. Но и они философски и образно преображены, душа автора самозабвенно и мучительно потрудилась над ними, превратив их в неопасные для хрупких душ, но, тем не менее, глубокие и сильные литературные абстракции:

      «Ужас – любимое блюдо человека: доступен, бесплатен, многолик. Если не страшно – не интересно. Особенно детям. Фредди Крюгер популярен, а Заратустра – нет».

       «Каждый убиенный – самоубийца, он сам выбрал и создал ситуацию насилия над собой. Даже дети. Даже на войне»

       «Утром хорошая новость: жив!»

       «Я умер осенью от печали. (…) Не тело хоронили – грусть»

       « (…) Проклятый Авель! Несчастный Каин!»

       И все же, думаю, что душа-Аврора Константина Вихляева полностью соответствует возложенной на него Богом миссии. И его экзистенция, думаю, тоже. Бытует мнение, что нередко у человека в творчество уходит лучшее, а для обыденной жизни остается лишь скверна. Но ведь и своей бытовой жизнью мы тоже что-то несем в мир, и через нее тоже в него идут духовные проявления. Имеет ли право такой человек творить, даже если в произведениях его все плещет солнечными зайчиками, гладко и правильно, и очень интересно? Суть-скверна всегда прорвется на поверхность, и, как правило, как ни странно, тем, что при всей своей красоте произведение мертво и не способно трогать души, не несет никакого духовного посыла. Просто не воспринимается и не остается во внутренних мирах. Строки же Константина не только хочется хранить в душе, как драгоценность, но еще они и подвигают на сотворчество с автором и создание собственных творений. Хотя чисто литературоведческий разрез его произведений заставляет кое о чем задуматься.
        В частности, а нужно ли каждому из нас открывать миру свои духовные посылы? Стоит ли? Может, это было уже открыто до тебя и другим душам давно известно, а потому не стоит того, чтоб ты дарил это миру? Почему же нет? Если для твоей души это ново, открытие, то у тебя – поэта – есть возможность показать это под таким углом, передать такими образами и приемами, какими до тебя об этом не говорил никто. Придать этому свою, неповторимую форму выражения. Многие поэты пишут именно так: не обязательно мысль должна быть нова, главное, чтоб угол подачи был твой, собственный, свойственный именно твоей неповторимой сущности.  
       Может, в этом и суть поэзии – новизна  же мысли более присуща философии. Философия некогда  – на заре истории – включала в себя все науки: математические, естественные, гуманитарные, в том числе и «литературные занятия». Тогда мир был молод,  не все духовные открытия были сделаны, и практически каждая творческая мысль была нова и становилась  достоянием  как собственно философии, так и литературы как одного из разделов философской науки. XIX век дифференцировал науки, так, что каждая стала работать собственными методами. С литературой они не хотят иметь ничего общего, только время от времени поставляют ей материал, что не мешает им относиться свысока к этим произведениям из «пограничной сферы», посмеиваться над философской лирикой (как это понимать: «лирика» – и философская?) Литература стала отдельной сферой человеческого бытия, именно «пограничной» (на грани миров?). В первый ряд вышли собственно ее приемы и методы, а главный из них – не «что сказать», а «как».
      В творчестве же Константина Вихляева проявляются оба эти принципа. Он знает и «что сказать», и какими средствами это сделать, причем, если мысль автора не всегда отличается новизной, то средства ее передачи неповторимы. Его произведения как раз и можно назвать философской лирикой. Философия Константина парадоксальна, хоть с виду и проста и очень приближена к жизни. И, тем не менее, вчитайтесь в строки:

     «В маленьком деревянном доме на окраине древнерусского города жила мечта ребенка. Мечта о том, чтобы мальчика взрослые взяли с собой на рыбалку. Через несколько лет мечта исполнилась, но та, детская, осталась жить. Ведь ребенком на рыбалке он так и не был»

     Простые строки, а сколько в них глубины! Ее видно даже невооруженным глазом. И особый смысл, какой-то второй или даже третий уровень придает этому произведению слово «древнерусского» – начинаешь чувствовать, сколько лет, веков этой маленькой и скромной детской мечте, сколько людей в этом мире прожило или живет с такими мечтами, которые так никогда не осуществились или не осуществятся в течение их детства, а во взрослой жизни теряют свою чистоту и непосредственность, свою душевную аврорность.
Неповторимы и чисто поэтическое приемы Константина Вихляева (напомним, что речь идет о стихотворениях в прозе). Один из них – философская метафора. Мною это было замечено еще в его чисто поэтических произведениях и авторских песнях, как например:

Ветер – шальной Мефистофель,
Гонит обрывки афиш.
В чашке остывшего кофе –
Бренность земных философий
С прелью платановых крыш.
    «Ветер – шальной Мефистофель…»

         Или:

И что мне до мгновений, то тебе до столетий,
Потому вавилонской царицею
В киновари осенней и оранжевом лете
Ты крапивными хлещешь ресницами
   «Уральская Семирамида»

        Философская метафора – явление более глубокое, нежели собственно метафора. Фаэзия как направление оперирует понятием «трансметафора» (близко ей определение, присущее стилю метареализма – близкого родственника фаэзии – «метаметафора»). С творческим, духовным и философским определением этих терминов можно ознакомиться: по трудам  теоретика метареализма Константина Кедрова – с метаметафорой; по  теоретическим статьям о фаэзии основательницы этого направления Елены Коробкиной –с трансметафорой. В творчестве же Константина Вихляева пример трансметафоры – трансцендентный образ души-Авроры – был рассмотрен выше. Поэтому здесь мы остановимся на примерах метафоры в творчестве Константина как чисто поэтическом  (хоть и с оттенком философичности) приеме.

       «Я натягиваю джинсы неба, надеваю глаза, отороченные смехом, и прыг-скок на улицу, зализывать ожоги боли языком времени»

       «Сколько неба в человеке? Сорадованием измеряю. Состраданием взвешиваю землю в себе. Весы никогда не совпадают, но годы сокращают неравновесие гуськов»
«Уйду охотником на фронт»

       «Когда упадут на землю звоны с колокольни созревшей жизни, и когда взрослые их соберут в букеты и скажут: «Давайте играть!», а дети перестанут говорить: «Давайте жить!», появится маленький-маленький росток посредине футбольного поля ехидства человеческого».

       «По рынку бродит бездомная псина с добрыми человеческими глазами. Может быть, это гений собачьей цивилизации, сочиняющий стихотворные шедевры на неведомом нам языке? Или, может, это Мастер собачьей жизни, что раз за разом творит новые миры, которых мы, опять же, не видим»

       «Плюшевый рассвет – футляр, в котором я – мобильный телефон Бога»

       Цитировать можно много. Так же, как до бесконечности можно интерпретировать эти и другие строки из книги Константина Вихляева «Тетради Авроры». Потому что духовный посыл этой книги может вдохновить каждую конкретную душу на самые разные порывы и прорывы, эмоции, мысли, на самый разный внутренний труд. Потому должна признаться, что в этом эссе изложено именно то, что восприняла  именно моя душа по прочтении этой книги. Возможно, кто-то не согласится со мной, у кого-то мысли и эмоции будут совсем другими. Но ведь наши души разные, и хоть Высший мир, из которого они черпают материал для своей жизни, один, для каждого он свой.
        И не могу не повторить здесь: задумайся, человек, КТО твоя душа.