Стихи, похоже, можно разделить на говоримые/говорящие шепотом и кричащие. Напряженное заселение словесного пространства и времени Алексей Торхов предпочел уютному шевелению лирики, причем его шепот не менее экстремален, чем крик. От Торхова не то чтобы не знаешь, чего ожидать: явления опережают привычную скорость поэтического заплыва. Вообще же автор зачастую не дает передышки читателю совершенно четким внутренним ритмом (от одного борта к другому). Тем, кого не пугает штормовое предупреждение, он определенно близок. Поначалу внутренний взгляд читателя как бы перегружается темпоритмом Алексея, а затем автор сообщает читательскому взгляду такое ускорение, при котором столкновение с лирической действительностью (в наиболее катарсической ее ипостаси) неизбежно. В интимной лирике (более того, обнаруживая интимность всякой лирики) – это по-настоящему страстный поэт, что все-таки большая редкость. Не томный, избегающий банальностей. Именно в этом жанре условно называемая маяковская окликательность многих публичных интонаций А.В.Тора переплавляется в сугубо торховскую (вполголоса) отзывчивость. То есть, представляется, как раз в интимной лирике этой книги Торхов «неповторимей» всего.

излиться
и слиться
каплею пасть провалиться
в твой влажный Космос
взглядом вцепиться в космы
длинных ресниц
страстью измазанных птиц
своими кормить зрачками
истекая стихами
сдыхая
в засушенный ключ от Рая
вцепиться
найдя меж твоих страниц

Так и хочется дописать потаенное «Надя» последней строкой, вступив в предлагаемую автором ритмическую игру, где порождение расшифровывающих смыслов предопределено (как и в акростихе) внутренними законами стихотворения.
Преимущественно хороша и городская лирика Алексея (когда он не злоупотребляет извлечением сходной семантики из максимума созвучных слов).

На моментальном
снимке ментальном
ещё не прожитого дня –
Город линяет.
Снимает одну из слоёных кож.
Меняет.
С воспалённых улиц, как вошь,
снимает меня…

(город-меняед
почти доедает меня)…

Одним из средств производства образов в калейдоскопически насыщенном торховском мире становится каламбурное (не в шуточном значении) размножение смыслов. Плюс умение работать с разными единицами членения текста (от слогов, образующих порой внутренние рифмы, до периодов внутри фразы), не говоря уж о способности мыслить циклами, потоком сознания, стихами в прозе, короче, диапазон широк. Например, «О, БРАТ! НЫЙОТСЧЁТ» – это стихотворение, как и многие подобные ему, хорошо бы подошло для такого типа поэтического чтения, как слэм: возможность скандирования и явная пограничность этой вещи в смысле «неуютных» тем тому порукой. Проблема, а может, и выгода таких стихов в том, что они практически не нуждаются в зачине или концовке, в них примерно поровну распределены по всему «телу» поэтические средства, подчас из-за ритмичного повторения примелькивающиеся, теряющие «первородность». Подлинные находки Алексея Торхова – цельные фразы, за которыми стоит моментальная картина:

Чувство.
Запоздалый грач.
Не успевший на холст Саврасова.

или

Для губ вдвоём – одиночество.
Ищут такую же пару,
но совпадающую до немоты.

или

Я  –  одуванчик,
седеющий изнутри…

Поэт не отворачивается от трагических сторон человеческой жизни, внятно и по-мужски говоря о наркомании, военной рутине. А текст «РОЖДЕНИЕ ДЕМОНА В НЕБЕ НАД ЛЬВОВОМ», написанный под впечатлением от скниловских смертей, невозможно читать без «мурашек». Это своеобразный полилог, который, кажется, мог бы быть интерпретирован средствами театра Антонена Арто.
Автор на редкость чуток к мотиву времени, даже каждое стихотворение подробно датирует вплоть до минуты написания. Собственно, и в названии фигурирует временной отрезок – пауза. Название этой книги – прямо-таки живой организм, в котором и чай плещется, подобно крови, и музыка (блюз) – как некая телесная оболочка, ждущая воплощения.
Вообще книга производит впечатление не застывшего монолита, а возводимой – по мере чтения – конструкции. Какие-то ее фрагменты подчас и осыпаются, но рядом уже шевелится очередной элемент. Та самая «эклектика» (есть одноименное стихотворение), энтропия, без которой невозможен последующий космос, все время обихаживается и приручается. Вот в этом упорядочивании, происходящем в разных регистрах гипертекста книги, и осуществляется ее, книги, становление.

                                                                                                                        Наталья Бельченко,
                                                                                                                        (Киев, 12 апреля 2007 г., 11 ч. 05 мин.)