Ни его совсем скромные аспирантские доходы, ни его семимильными шагами продвигающаяся вперед диссертация не позволяли Алексею выбираться летом на море надолго, хотя бы даже на несколько дней кряду. Чаще всего, вот уже три последних летних сезона, он вырывался из душного Симферополя лишь на один день в неделю, обычно в будний, поскольку тогда народа в электричке было куда как меньше. Ехал обычно в курортные местечки под Евпаторией – на электричке это получалось почти неправдоподобно дешево.
   В такие дни все происходило по давно уже отработанному канону. Сбор пляжного кулечка с вечера, достаточно ранний утренний завтрак, приблизительно двадцатиминутный стремительный маршбросок к вокзалу, и вот он уже трясется в почти под завязку заполненном вагоне электрички по направлению к песочно-палевой, трамвайно-весельной и демократично недорогой Евпатории. Впрочем, до евпаторийского вокзала добираться не было совершенно никакой необходимости.
Вот и сегодня он вышел в Прибрежном, завернул немного направо, в сторону Солнышка, и расположился как раз там, где народу было совсем немного: тридцать метров в одну сторону никого, тридцать метров – в другую. День был солнечный, вода – ну, прямо парное молоко. Градусов двадцать шесть, не меньше. Вволю наплававшись на глубине, Алексей принялся выслеживать огромных, прибившихся к берегу медуз-корнеротов, снабженных роскошными ярко-синими или сиреневыми букетами сочных, мясистых щупалец. Стайки двусантиметровых полупрозрачных мальков с огромными, отливающими синевой шаровидными глазами, опасливо жались к медузам и норовили даже заплыть им под купол, где, видно, не прочь были подкрепиться какими-нибудь остатками собранной медузой органики.
Море было теплым и гладким, и его покой, какая-то даже с избытком вызревшая предосенняя ленивость невольно передавалась всем живым организмам, хотя бы взглядом коснувшимся его. Внимание Алексея надолго привлек к себе совершенно замечательный, размером с хорошую зажигалку гребневичок с продольными, золотистыми, переливающимися на солнце рядами гребных пластинок. “Какая милая акнидиария”, –  подумал Алексей и долго еще не мог выпустить гребневика на большую воду из крошечного водоемчика своих ладоней. Что ж, в августе подобного рода зверушек встречал он у евпаторийского побережья и ранее.
На берегу было спокойно и необременительно. И было бы еще спокойнее и необременительней, если бы не регулярно месящие песок выносные торговцы, неуемно нахваливающие свой товар, да изрядные девицы, изредка дефелирующие вдоль полосы прибоя в своих едва заметных бикини. “Каждый ищет счастье в родной стихии. И как они выродились из пены морской, так и ходят теперь вдоль прибоя, так и пытаются найти свое счастье в мутной прибрежной водице…” – проносилось в мозгу Алексея при невольно возникавшем виде на очередной, достаточно аппетитный девичий задик.
Зато Алексей любил поглядывать на стоявшие в отдалении вышки недавно возведенного в Прибрежном популярного аквапарка. С утра народу в нем было немного, поскольку билет в аквапарк на весь день стоил весьма недешево. Однако к обеду количество народа в аквапарке резко росло, и на вышках у аттракционов выстраивались длинные-предлинные очереди купальщиков. Алексею было искренне не понять, как это можно платить немалые деньги за то, чтобы, стоя в очереди, падать затем с высоты в искусственную соленую лужу – и все это в виду самого синего в мире Черного моря. Особенно смешно и нелепо выходило, когда со стороны Евпатории надвигалась темная туча, начинал дуть пронизывающий степной ветер и с неба принималось недвусмысленно моросить. Вы думаете “аквапаркисты” благополучно разбегались восвояси? Ничуть не бывало! Они по-прежнему стояли в длинных очередях, насквозь пронизываемые холодным ветром и моросью, но сдаваться не собирались, да и не могли себе этого позволить – ведь деньги то за посещение аквапарка были уже давно уплачены и возврату никоим образом не подлежали.
Сегодня, однако, погода была, как по заказу, и за незадачливых посетителей водных аттракционов на этот раз можно было не беспокоиться. Алексей неподвижно лежал на берегу, закрыв глаза, и по временам впадал в такое невесомое и блаженное состояние, что напоминал себе Будду Гаутаму, которому под его знаменитым деревом пригрезился, наконец, после долгих аскетических подвигов и метаний, тот единственно верный и непотопляемый серединный путь, о котором и теперь еще не лишне было бы напомнить нашему изнемогшему в крайностях и ни в чем не находящему успокоения прожорливому человечеству.
Время летело незаметно, и после очередного, приятно освежающего тело и душу морского купания Алексей неожиданно обнаружил, что через десять минут пора выдвигаться на станцию. Время уже давно перешагнуло за полдень. Алексей предпочел идти на станцию Солнышко, уже хотя бы потому, что не любил ходить дважды за день одной и той же дорогой.
Ближе к Солнышку, вплотную к пляжной полосе, стояли в ряд самые разнообразные автомобили со всего бывшего Союза. Каждый располагался, как умел, и Алексей невольно становился свидетелем мгновенно запечатленных картинок быта вконец разморенных дневной жарой “диких” отдыхающих. По другую же сторону околопляжного проселка глядеть не хотелось вовсе. Ибо там многие метры вдаль и вширь раскинулась преотвратительнейшая свалка мусора, с избытком накопившегося здесь за два последних месяца пляжного сезона. Одни лишь чайки, похоже, были вполне довольны происходящим. Они деловито перешагивали вдоль мусорных куч, словно бы желая рассортировать скопившийся мусор по видам и отделениям. Две-три тушки почивших пернатых, меж тем, валялись тут же. Видимо, даже для таких асов мусорные развалы таили в своих глубинах немало неприятных сюрпризов.
“Ну-ну! Лазурное побережье Ридной Нэньки!” – про себя съехидничал Алексей. И уже совсем на подходе к железнодорожной платформе достал из кулька аппетитное раннее яблоко. Обильное плавание всегда возбуждало в нем недюжинные пищеварительные процессы.
Надобно здесь уточнить, что Алексей, по большому счету, не был завзятым аккуратистом, однако ж по отношению к уличному мусору почему-то проявлял почти фанатическую нетерпимость. Ничто не могло заставить его бросить огрызок яблока или скомканный троллейбусный билетик прямо на мостовую. Он скорее готов был принести мусор домой, если спасительная урна по дороге так и не подворачивалась. Вот и сегодня, спокойно доев свое яблоко на станционной платформе, он тихо опустил огрызок в кулечек для мусора, давно уже припасенный  в его пляжном наборе.
– Эй люди, глядите, чего творится! Природу мусорют! – надрывным голосом завизжала вдруг стоявшая неподалеку глубокая пенсионерка. – Вот тот парняга только что яблоко ел, а огрызок за поручни выкинул! Я сама видела! Вот только что!
Пляжный народ, совершенно было убитый томительным ожиданием запаздывающей электрички, напрягся в предвкушении чего-нибудь любопытного.
– Вот дылда-то недоделанная! Мы им все, мы им все дали, все построили, а они только гадить вокруг и научились! – продолжала неуемная старушенция, все более и более распаляясь. Некоторые отдыхающие пожимали плечами, а иные спешили в полголоса согласиться, что, де, действительно непорядок и бросать мусор, куда ни попадя, совсем некрасиво.
С трудом до Алексея доходило, что обвиняют то, собственно, именно его. Но у него бы рука не поднялась доставать из кулька тот злополучный огрызок в качестве решающего доказательства своей невиновности. Алексей вообще считал, что главное в любом деле – это хорошенько выждать, и тогда почти всякое недоразумение разрешается самым что ни на есть естественным и благоприятным образом.
– Стоит, молчит! – не унималась скандальная старушенция. – Совесть глаза ест. Да какая, мать-перемать, совесть! Какая у таких негодяев вообще может быть совесть! Тьфу на него!
И она и впрямь плюнула в сторону Алексея, сухо, по стариковски, – и даже как будто попала… Соседка скандалистки принялась было увещевать ее, но это словно только добавляло масла в огонь праведного негодования старушки.
– Попала, попала, говоришь?! Да ему ж хоть что, ему ж хочь бы и меж очи ссы – а он скажет, дождь идет! А он и не подавится!
Не выдержав подкатившего приступа негодования, скандальная старушка придвинулась вплотную к Алексею.
– Дылда! Хам! Как только такого мать родила. Стоит, слова не скажет. Хам. Нас, старых, вообще за людей не считает. Мы для него быдло, да?! Быдло, да?!
Алексей, глядевший до того на старушку с выражением вящего удивления, растерянно отвернулся.
– А! Так вот ты как! Рыло воротишь, рыло свое от стариков воротишь! – ужасным голосом закричала скандальная старушка. – Так вот же тебе! Получай, получай!
И она принялась стучать своими немощными старческими кулачками по очень умеренно могучему торсу вконец растерявшегося Алексея. Ободренная каким-то шестым-седьмым чувством безошибочно угаданной безнаказанностью, в решительный момент старушка попыталась дотянуться до вражьего “рыла”, но сил и роста хватило только, чтобы больно заехать Алексею по ключице. И при этом она – вот что порою делают с нами непомерно высокие цели! – самым серьезным образом ушибла себе болезненно выпирающие на руках угловатые костяшки. В мгновенье ока обличительный пафос старушонки сменился жалким причитанием, слышным, однако, на любом конце длинной железнодорожной платформы.
– Ой, сердце, ой, голова, ой, рука! Убил, гад, убил, гад, старую! – заливалась она слезами. – Всю кровушку из меня выпил и смеется еще, гад, над старухой! Эй, люди, что же вы смотрите на этого негодяя! Что же вы смотрите…
Но люди на “негодяя” совсем уже не смотрели. К платформе станции вовсю причаливала запоздавшая электричка, и народ забеспокоился сильно в ожидании сидячих мест. Да и сама старушка, будто вспомнив ненароком что-то очень важное, мигом оставила Алексея в покое и так удачно подскочила к электричке, что оказалась едва ли не самой первой у дверей ближайшего вагона. Впрочем, не следует отрицать и некоторой доли участия сердобольных граждан в феноменально успешном маневре скандальной старушонки.
– Вот вы говорите, что я черствый человек, – мысленно обращаясь совершенно неизвестно к кому, подумал Алексей. – А ведь даже трудно себе представить, что было бы, если бы я во время всей этой катавасии произнес хотя бы одно единственное слово!