Футуризм манифестирует отказ от онтологизированного в Истории Дневника как жанра человеческой судьбы. Своим появлением, развитием, своей моментальной эффективностью, переходящей в эпатажность эпохи, футуризм не просто зачеркивает этот жанр, но еще и видит слепоту человека, не смеющего отдать себя отчет в том, каким убогим жанром космического творчества, стала его историческая судьба. То есть, в футуризме историзм и в более широком смысле эмпирия полагаются самоубийством: таким образом, футуризм не просто зачеркивает счастливую судьбу, он низвергает само понятие счастливой судьбы, ставя под сомнение причинно-следственную аксиоматику свершения. Разрушение поверхностных исторических конструкций и прорытие “подземных ходов”, что есть невидимая, но явная связь между событиями, свидетельствует о мифологизации футуризмом истории. Попытка футуризма становится возможной в связи с разрушением актуальных связей в языке, и, исходя из этого разрушения, футуристическая форма – это уже не результат плохо дифференцированного телесно-языкового изменения, но чисто языковое событие.
Поэтика Иосифа Бродского становится возможной благодаря борьбе с ветряными мельницами, с обращением в пыль обломков. Это более телесная, более витальная и вообще боле экзистенциальная позиция, нежели у футуристов, хотя бы потому, что Бродский работает синхронически после них, он освящает останки человека, раскапывает могилы, в то время, как жизнь уже кипит под ними, в потустороннем для традиционного поэтического образа мире.
Его более последовательная экзистенциальность в том, что он пытается воскресить труп и изначально неживые тела – вещи (т.е. историю) в то время, как футуристы плохо различают живое и неживое тело, а в телесно-языковых преобразованиях отдают предпочтение последним.

Мервонцы! Мервонцы! вы пали!
Лежите семьей на утесах
Тихес голубое величие,
Почили на веки печали,

Червонцев блеснувшие дали,
Зиес золотистых струйничие,
Деревьев поломанный посох,
Ослады восстанья весничие,

Как снег крылопад на откосах,
Младро голубое полета,
Станица умерших нагес
И буря серебряных крыл,

Омлады умершей волота.
В пустынных зенницах охота.

Щитом заслонить сребровеющий тыл.
И грустная вера инес,
О чем и кому я забыл.
Как строга могила можес!

(В. Хлебников. Ангелы, 4)

Тела могут вступать друг с другом в операционно-фрагментарные (исторические) и огненно-жидкостные (мифологические) отношения. Футуризм перешагивает через тело, его мало интересует жизнь тела, отравлено ли оно органическими фрагментами, либо очищено жидкостью и огнем, умирающее ли оно, или свободно-экспансивное. Но, отрекаясь от тела и будучи занят лишь колебаниями воздуха, рождающими чистый звук, футуризм забывает о том, что самое воздух является питательной средой для огня и средой конденсации жидкости. В воздухе конфликтные отношения межу жидкостью и огнем достигают кульминации и разрешаются в теле. Футуризм, таким образом, пытается обнаружить тело вне тела, либо создать такое тело, которое бы не было связано с пространством витальными отношениями и в конечном итоге, воспроизводило бы себя само.

Кровь моя холодна.
Холод ее лютей
реки промерзшей до дна
Я не люблю людей.

Внешность их не по мне.
Лицами их привит
К жизни какой-то не-
покидаемый вид.

Что-то в их лицах есть,
что противно уму.
Что выражает лесть
Неизвестно кому.

Вещи приятней. В них
нет ни зла, ни добра
внешне. А если вник
в них – и внутри нутра.

Пыль. И включенный свет
Только пыль озарит,
Даже если предмет
Герметично закрыт

(И. Бродский. Натюрморт, 3;4)

Бродский в отличие от футуристов, не закрывает глаза на фрагментарно-операционное сосуществование тел и вещей и на становление этого сосуществования. Для Бродского, кроме того, ясен итог этого сосуществования и становления взаимоперемещение тел и веще, стирание грани между экзистенцией и хаосом, живым и мертвым, и, в конечном итоге, - обращение всего в пыль.
“Пыль! Эта странная субстанция, летящая нам в лицо. Она заслуживает внимания, она не должна скрываться за словом “пыль”. Просто ли это грязь, не находящая себе места? Или она – Земля, пытающаяся подняться в воздух, оторваться от самое себя, как мысль от тела …:” (И. Бродский. Путешествие в Стамбул, 13). Пыль поднимается в воздух и засоряет воздушные футуристические замки, превращая голоса ангелов и нагес в ветер, в шум воздушных вихрей.
Футуризм преодолевает границы традиционной культуры, отрекается от культивирования законченных форм, отрекается от отправления культа произведению искусства. Футуризм отправляет культ перманентному процессу становления смысла.
Иллюзия конечности как распада у футуризма сменяется иллюзией бесконечности – жизненная формула: “смертен, поскольку человек”, сменяется “смертен, поскольку бог”, и реальность бессмысленности отрывается от реальности смысла. Цветаевское: “Вещи всюду, в любой среде, Равной самой себе” – представляется резервуаром смысла, поглощающим как метафорику футуристически-телесного мира, так и метанимику операционного мира. Бродского - мира разорванных тел и фрагментов. Категория сходства и соответствия поэтических образов, - рифма, дающая шанс поэту в его поиске ближнего, вступает в видимые противоречия с лирическим оформлением поэтического образа, которое (оформление), в свою очередь, связано с ритмизацией эмоциональных переживаний поэта. Однако это противоречие способно служить лишь средством натяжения листа бумаги и не может скрыть сущностного противоречия между смысло- и рифмообразующей субстанцией жизненного ритма и испепеляющим эмоции и лирические формы страстным горением души. В столкновении двух противоположных жизненных начал – ритма и огня – гибнет мир, оставляя после себя пыль и пепел (только пепел знает, что значит сгореть дотла), над которыми уже не витает ангел и не истекает кровью человек, над которыми не различить Бога и сына, но заметна лишь последняя улыбка страдания, остающаяся навсегда.

Мать говорит Христу:
- Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
Ты мой сын или Бог?
То есть, мертв или жив?

Он говорит в ответ:
- Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог я твой.

(И. Бродский. Натюрморт, 10)